Наполеон I Бонапарт
Шрифт:
За архиереем священник Добровольский и многие другие, отправляя литургию и молебны, вовсе не упоминали никого из фамилии Императорского Русского Дома, а молились „о здравии французского императора и италийского короля великого Наполеона“».
Не правда ли, такое необычное поведение со стороны крестьян и особ духовного звания разительно контрастирует с традиционной подачей фактов?
Ведь принято считать, что, стоило Наполеону оказаться на русской территории, его хитростью завлекли вглубь страны, заставили сражаться при Бородино на невыгодных для французов позициях, а потом, намеренно отступив и сдав Бонапарту столицу – Москву, генералиссимус Кутузов объединился с партизанами (вчерашними
Все вышеизложенное – правда, но далеко не все было так просто и однозначно.
Давайте же обратимся к фактам.
Прежде всего, надо отметить, что беды наполеоновской рати начались еще до того, как они достигли исконно русских земель. Вообще, поход Наполеона был скверно подготовлен в хозяйственном отношении, да и время для выступления было выбрано неудачно.
Мы читаем у Мережковского:
«В зное зрела гроза недаром: разразилась потопными ливнями, и сразу, после палящего зноя, наступили холода – в июле – октябрь. Десять тысяч лошадей пало от плохих кормов и внезапного холода; тлеющие трупы их валялись по дорогам, заражая воздух. Непролазная грязь остановила подвоз провианта. В армии начался голод, гнилая горячка и кровавый понос. Люди мерли как мухи, бежали из-под знамен. И это только начало – Литва еще не пройдена.
„Я знаю, положение армии ужасно, – говорит Наполеон. – С Вильны у нас половина отсталых, а теперь – две трети. Времени терять нельзя: надо вырвать мир; он в Москве. К тому же армия уже не может остановиться: ее поддерживает только движение; с нею можно идти вперед, но не останавливаться и не отступать. Это армия для нападения, а не для обороны“».
Естественно, наполеоновские солдаты привыкли совсем к другому. Но если раньше все было ясно (почти всегда): привычные европейские территории, привычный характер военных действий и т. д., то теперь все было иначе. Россия предстала французам как неведомая загадочная планета. Теперь уже ни в чем нельзя было быть уверенным. Страх и ужас, царившие в душах французских вояк, сменились отчаянием; отсюда было уже рукой подать до проявления той беспримерной жестокости, примеры которой отражены во многих документальных свидетельствах того времени. Характерно, что французы находились в столь смятенном состоянии и действовали столь безотчетно, что та к ним приязнь, родившаяся в сердцах многих русских граждан, истаяла мгновенно и без следа!
«В народе, бесспорно, было недовольство, –говорит A. F. de-B., бывший офицер русской службы, свидетельствует Верещагин , – и, чем далее шел неприятель, тем оно сказывалось сильнее. Расположение умов было очень и очень сомнительное, но Наполеон, или, вернее, войска его, сами позаботились о том, чтобы вырвать из среды крестьян слабые зачатки веры в его освободительные намерения. Скоро стали расходиться в народе слухи, что неприятель грабит и обращает церкви в конюшни, святые иконы топчет, рубит на дрова, не щадит жителей, ни жен их, ни девиц, ни даже детей, все добро крестьянское забирает, а воли объявлять и не думает…
Известно, какие обиды терпели обыкновенно жители стран, подвергавшихся французскому нашествию, но никогда, вероятно, они не доходили до такой степени неистовства, как в эту кампанию. О разорениях и грабежах по дороге многие беспристрастные очевидцы-французы дают интересные подробности.
Лябом (Labaume) приводит несколько случаев самого варварского обращения войск с частною собственностью: « Мы вошли, – говорит он, – в большое поместье Введенское – прелестное место с прекрасно отделанным внутри и снаружи домом; в несколько минут все было разбито и разнесено так, что даже не успели ничем воспользоваться…» Другой раз «мы остановились в богатом доме, с чудесным садом. Видимо, помещение только недавно было отделано, но уже разорено самым ужасным образом: везде по дорожкам валялась разбитая мебель, обломки дорогого фарфора и многоцветных гравюр, вырванных из рам и разбросанных по ветру…»
Буржуа (Bourgeois) говорит, что « жители, выгоняемые из домов пожаром, бросались куда попало. Иногда они искали спасения у бесчеловечных солдат, которые их дочиста грабили… Все женщины хватались и подвергались последним оскорблениям… Даже разрывали могилы, ища спрятанных сокровищ. После этого стало понятно, почему французы встречали одни пылающие города, стало понятно, что русские хотели заставить их идти по пустыням без жилья, без пищи, даже без воды: перед тем как жечь дома, жители засоряли колодцы нечистотами и падалью, жгли запасные магазины, гумна и стога сена – словом, не щадили ничего».
Известно, как ответили москвичи на призыв императора Александра. Много ратников предложено было дворянами, много денег купцами. Хотя часть ратников была доставлена поздно, а часть денег вносилась силком еще в 1814 году – нет сомнения, что народ московский, не допуская и мысли о какой-нибудь уступке Наполеону, решился воевать с ним до крайности. Нашлось, правда, несколько дворян и немало купцов, согласившихся поступить на службу в наполеоновскую администрацию, но эти отдельные случаи не изменяют общего патриотического характера отношений Москвы к завоевателю.
Между тем приближался день битвы при Бородино – битвы, в известной степени решившей судьбу всей кампании. Армия Наполеона уже приближалась к заветным русским городам. А никакого мало-мальски значимого сражения так и не происходило! Французы уже извелись, а Наполеон – и того пуще. Впрочем, он, как обычно, постарался использовать даже эту ситуацию к выгоде своей – насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах.
Вот несколько записей из захватывающей хронологии событий, созданной пером Дмитрия Мережковского:
«28 июля – Витебск. Император входит в приготовленную для него комнату, снимает шпагу; кладет ее на стол с картой России и говорит: „Я остановлюсь здесь, подожду, осмотрюсь, дам отдохнуть армии, устрою Польшу, соберусь с силами. Кампания 1812 года кончена; кампания 1813 года довершит остальное“. – „В 1813-м мы будем в Москве, в 1814-м – в Петербурге. Русская кампания – трехлетняя“». Но теперь все шло вопреки воле Наполеона. Не получилось ничего с остановкой, да и силами собраться не удалось. Какое там – внутри один непрерывный ад: «Говорит для других, а про себя знает, что не остановится – дойдет до Москвы – коснется дна пропасти.