Наполеон I и его гений

Ковалевский Павел Иванович

Помимо уничтожения армии Наполеона в полях сражения и отпадения союзников, солдаты страдали от голода и холода, а под конец появился сыпной тиф, верный спутник воровского интендантства. Наполеон со своей армией все ближе и ближе отступал к Франции, а противники на него надвигались. Единственными верными союзниками его были раздоры и несогласие между противниками.

Наполеону пришлось вновь вернуться в Париж, добывать войска. На этот раз не хватало уже не только людей, но и оружия. Боевые припасы и артиллерийские принадлежности были разбросаны по всей Европе, и только во Франции их не было. Пришлось новобранцев вооружать всяким хламом и старьем, а нередко охотничьими ружьями и ножами или же старыми мушкетами, с которыми не умели даже управляться. Мундиров тоже не было, и новобранцы оставались в блузах. Эти молодые войска не только не были обучены, но даже не умели справляться с ружьями. Передают о следующем случае: один офицер спросил

в бою новобранца, стоявшего безучастно под сильнейшим неприятельским огнем, почему он сам не стреляет; на это юнец очень простодушно ответил, что он сам стал бы стрелять не хуже кого другого, если бы только умел стрелять. Артиллерии не было. Лошадей не было ни для артиллерии, ни для кавалерии, ни для обоза. В народе сеялись смуты. Роялисты подняли голову. Предатели министры, вроде Талейрана, делали все, чтобы погубить императора и создать себе мостик для перехода к другому правительству. Тем не менее Наполеон не падал духом. Он один ходил по Парижу, и народ его встречал очень радушно. Подготовив кое-какие войска, Наполеон решил оставить Париж и броситься вновь в борьбу с врагом, уже в пределах Франции. Защита Парижа, а значит, и императорской семьи, лежала на национальной гвардии. Офицеры национальной гвардии далеко не симпатично относились к Наполеону. Теперь, уезжая в армию, Наполеон оставлял свою семью на защиту этих людей. Перед отъездом он пригласил во Дворец всех офицеров национальной гвардии. К ним вышел Наполеон, императрица и вынесли малютку сына. Наполеон объявил офицерам, что он отправляется в армию, рассчитывая, с помощью Божиею и храбростью доблестных войск, одержать победу над неприятелем и удалить его из пределов Франции. Это заявление было встречено гробовым молчанием. Тогда император, взяв за руку императрицу и малютку сына, вновь обратился к офицерам: “Вверяю императрицу и римского короля мужеству национальной гвардии”. Офицеры продолжали молчать. Спустя минуту, с трудом сдерживая волнение, Наполеон добавил: “Вверяю вам мою жену и сына”. Раздались громкие крики: “Да здравствует император!” – и офицеры бросились к царственной семье с чувством полной преданности. У многих на глазах были слезы.

Наполеон в армии. Гений не оставляет его и в тяжкие минуты. Смелость его планов, быстрота движений, неожиданности, которые он приготовляет неприятелю, поддержка, которую ему удалось получить от истощенной Франции, преданность, которую он успел внушить своим плохо одетым и переутомленным войскам, находившимся в самом опасном положении среди союзных армий, многократно превышавших их своею численностью, – все это представляется столь необычным и могущественным, что вполне достойно гения Наполеона. Вместе с тем на поле военных действий Наполеон остался столь же сильным и храбрым, как это было при Арколе и в других местах Италии. К сожалению, его генералы были уже не те.

Самым непримиримым врагом Наполеона был Александр. Он решился не покидать оружия, пока Наполеон не покинет Францию. Все остальные союзники готовы были вести переговоры о мире, и переговоры эти велись. К сожалению, доброго исхода этим переговорам не было видно. Наполеон предъявил требования, как бы он de facto состоял повелителем Европы, он их понижал по мере неудач и повышал непомерно в случае победы. То же проделывали и союзники. Главное же было то, что союзники не допускали дальнейшего пребывания Наполеона на троне.

После неудачного сражения при Ла-Ротьер Коленкур просил Наполеона дать ему полномочия на какие угодно уступки, лишь бы заключен был мир. Наполеон в это время читал Монтескье “О причинах величия и упадка римлян”. Море, подававший письмо Наполеону, выслушал от него следующее место: “Наиболее поразительный известный мне случай величия духа проявился в решении современного нам монарха – скорее погибнуть под развалинами своего трона, чем согласиться на предложения, унизительные для его царственного сана. Он обладал слишком возвышенною душою, для того чтобы спуститься ниже того уровня, на который его оттеснила неприязненная воля рока”. – “Мне лично, государь, – возразил Море, – известна еще более грандиозная комбинация. Вам представляется теперь возможность пожертвовать славой, дабы закрыть бездну, угрожающую в противном случае поглотить не только вас самих, но и Францию”. – “Ну, что же, господа, если вы пришли к такому убеждению, заключите мир! – отвечал он. – Пусть Коленкур устраивается как хочет и подписывает, что ему заблагорассудится. Я могу вынести всякое бедствие, какое на меня обрушится, но, разумеется, не стану диктовать унизительные для себя условия мирного договора!”

Между тем союзники требовали, чтобы Франция отказалась от всех ее приобретений с 1792 г. и чтобы Наполеон не принимал никакого участия в международных соглашениях, которые могут иметь место по заключении мира. В последней фразе имелось в виду отречение Наполеона от престола. Можно себе представить бурю раздражения, вызванную у Наполеона этим предложением… Наполеон заявил: “Если нам

нельзя будет положить оружие иначе, как на оскорбительных условиях, предлагаемых конгрессом, то гений Франции и Провидение, без сомнения, окажутся на нашей стороне”. Гений был с ними, но судьба была против них. Не было войска, не было средств, полководцы переутомились, а в Париже и Франции начала царить враждебная интрига.

Неприятельское кольцо все больше и больше суживалось и все ближе подходило к Парижу. Маршалы Наполеона обессилевали и становились неспособными к службе. Часто вырывались резкости и проявлялось ослушание. Наполеон боролся, но и его гений не мог из ничего создать нечто. Наконец, неприятель овладел Парижем. Наполеон был в Фонтенбло. Узнав о занятии Парижа, Наполеон предался самому необузданному гневу. “Забывая свои собственные ошибки и промахи, он обвинял всех других с бешенством, которое граничило с умопомешательством, и не находил достаточно оскорбительных выражений, дабы заклеймить ими Кларка и брата Жозефа. Дойдя почти до состояния невменяемости, император потребовал себе карету и поехал по направлению к Парижу. Увидев, однако, нешуточную опасность, он возвратился обратно…” На другой день он был опять бодр, деятелен и энергичен, как бы с ним ничего не было. Но вот приехал Коленкур и привез условия мира, одним из которых было отречение Наполеона. Наполеон не в состоянии был спокойно выслушать доклад своего верного слуги. “Им овладевала, по-видимому, какая-то загадочная, ужасающая мысль…” (Слоон).

Сделав все распоряжения к сражению, Наполеон, по обыкновению, явился к смене караулов. Войска встретили его восторженными возгласами. Между тем в нескольких шагах от императора, столпившись в кучу и не обращая внимания на его присутствие, о чем-то беседовали маршалы и генералы. Вдруг раздался громкий голос Нея: “Нас может избавить от этого лишь отречение от престола…” Наполеон невольно вздрогнул, но не подал и вида, что он слышал эти слова. Тем не менее для него стало ясно, что его маршалы и генералы против него. Наполеон вошел в кабинет и занялся обычными делами. Вскоре явились к нему маршалы Ней, Лефевр, Удино и Макдональд. При этом Ней спросил: “Известно ли вашему величеству, что происходит в Париже?” Наполеон знал, но сказал: “Нет, не известно”, – “Зато мне это известно”, – и передал обо всем, что там делалось, с требованием от Наполеона отречения включительно. На примирительную речь Наполеона маршалы отвечали угрозами и предостережением. Тогда Наполеон в справедливом негодовании, однако сдержав свой гнев, повелительным движением руки заставил изменивших маршалов удалиться. После этого Наполеон приказал Коленкуру подготовить отречение от престола.

Вскоре Наполеон узнал об измене маршалов Мармона и Бертье. Это его страшно поразило. Уже давно Наполеон носил при себе яд, и вот в эту ужасную ночь он решился принять его. Но и яд изменил ему, доставив ему только мучения. Окружающие слышали вопли Наполеона: “Маршалы совсем меня доконали! Несчастный, я так его любил!.. Измена Бертье поразила меня в самое сердце!.. Вот каковы оказались мои старые друзья и товарищи по оружию!..” На другой день Коленкур описывает такое состояние Наполеона: “Глаза у него ввалились и потускнели. Он, кажется, с трудом лишь узнавал окружающие предметы. Все выражение лица красноречиво выражало страшную душевную муку. Видя, что все и вся против него, Наполеон подписал следующее отречение: “Ввиду заявления союзных держав, что император Наполеон является единственным препятствием к восстановлению европейского мира, император Наполеон, верный своей присяге, объявляет, что отказывается за себя и за своих наследников от престола Франции и Италии, так как нет таких личных жертв, пред которыми бы он отступил ради блага Франции”.

Наполеон был совершенно прав, говоря незадолго перед тем: “У меня в армии ведут честным образом игру только нижние чины и офицеры, не заслужившие себе еще графских, герцогских и княжеских титулов. Страшно сказать, но тем не менее это чистая правда! Знаете ли, что мне следовало бы сделать? Выслать всех этих бывших героев из армии. Пусть себе они спят на своих пуховиках и важничают в гордых своих замках. Надо было бы освободиться от этих недовольных и начать войну опять с молодыми людьми, обладающими юношеской, не запятнанной еще доблестью!”

Еще Наполеон был на месте, как маршалы и генералы Журдан, Ожеро, Мезон, Лангранж, Удино, Келлерман, Нансути, Лефевр, Гюлен, Мило, Латур-Мобур, Сегюр, Бертье и Билляр присягнули Бурбонам. Поразительная поспешность!..

Наполеон оставался императором, но императором острова Эльбы, без права выезда из своих владений и под надзором своих заклятых врагов – англичан… Тяжело было положение Наполеона. “Меня порицают за то, – говорил он, – что я пережил свое падение. Это совершенно ошибочно… Необходимо гораздо более мужества, чтобы пережить незаслуженное несчастье…” Однажды лишь у него подметили упадок духа. Сидя за столом, он неожиданно ударил себя по лбу и, словно говоря с самим собою, воскликнул: “Праведный Боже, неужели это возможно!..”