Наполеон и женщины
Шрифт:
Въ смысле щедрости по отношенію къ жене, въ смысле заботливости о ней, въ смысле писемъ, подарковъ, въ смысле несметнаго богатства, которое онъ ей предоставляетъ, Наполеонъ не даетъ, конечно, никому изъ нихъ опередить себя. Но его сантиментализмъ и по своему происхожденію иной, чемъ ихъ сантиментализмъ.
Ни по своему приосхожденію, ни по воспитанію они не могли быть разборчивыми; они становились таковыми по мере того, какъ въ нихъ вырабатывалось чувство чести – чести солдата, некоторыми сторонами своими отличающейся отъ той, которую Монтескье приписывалъ знатнымъ дворянамъ, хотя они считаютъ, что шпага сделала ихъ равными этимъ последнимъ. Они не могутъ искать правилъ этой чести въ близкой къ нимъ эпохе; имъ и въ голову не приходитъ следовать примеру Лозеновъ и Тилли; они, къ тому же, презираютъ техъ, кого они заместили и, если претендуютъ на благородство, то потому, что счятаютъ себя равными предкамъ самыхъ знатныхъ дворянскихъ
Въ этомъ жанре, заполонившемъ съ 1806 г во Франціи романъ, исторію, театръ, живопись, моды, речь шла гораздо меньше о трубадуре, чемъ о томъ, чьи подвиги воспеваетъ трубадуръ: о рыцаре; о рыцаре, который исповедуетъ культъ своей дамы, который въ награду за свои подвига въ Святой Земле, за убитыхъ имъ неверныхъ, за побежденныхъ драконовъ, за покоренные города, украшается шарфомъ ея цветовъ и считаетъ себя довольнымъ, если она броситъ на него одинъ взглядъ. Воины временъ Имперіи все стараются походить на этого идеальнаго, созданнаго воображеніемъ, рыцаря. Если они не опоясываютъ себя шарфомъ цветовъ дамы ихъ сердца, зато у сколькихъ изъ нихъ на шпагахъ темлякъ, вышитый дорогими руками, у сколькихъ на сердце портретъ, у сколькихъ мундиръ, въ день битвы, украшенъ какой-нибудь безделушкой, подаренной любимой женой!
Наполеонъ, правда, меньше всехъ другихъ увлекается трубадурами. Онъ не разделяетъ этого увлеченія, подобно своему пасынку Евгенію и некоторымъ своимъ маршаламъ; темъ не менее, окружающая атмосфера действуетъ, въ конце-концовъ, и на него, и въ его отношеніяхъ къ Маріи-Луизе можно было бы указать некоторыя черточки, неопровержимо доказывающія это. Но это – только въ конце Имперіи, когда новое, раньше совершенно неведомое ему чувство, появляется въ немъ, чтобы придушить и вытеснить всякое другое.
До этого времени его сантиментализмъ связанъ не съ современной ему литературой, а съ литературой недавняго прошлаго. Сантиментальность въ Наполеоне – отъ Руссо и только отъ Руссо. По свидетельству самой же Жозефины, онъ любилъ трехъ женщинъ: ее, г-жу *** и г-жу Валевскую. Возьмите его письма къ Жозефине: это – Руссо; возьмите его письма къ г-же Валевской: это – Руссо. А что сказать о его беседахъ? Разве не встречаемъ мы въ нихъ стиль, которымъ писалъ въ юности поручикъ Бонапартъ, и те же слова, те же фразы, въ которыхъ онъ изливалъ въ Валянсе жалобы на свое одиночество и свою бедность? Разве не та же душа источаетъ эти мысли о недостижимомъ и о тщете жизни? Разве не те же страданія трижды заставляютъ его отдаваться все темъ же мечтамъ? He проникся ли онъ, какъ ученикъ Руссо, идеями своего учителя въ такой степени, что сделалъ ихъ своими и, достигнувъ всего, даже невозможнаго, въ области матеріальной, онъ встречаетъ въ области чувства лишь тщету, ничтожество и мерзость? Или же, признавая, что, какъ въ источнике его чувствъ, такъ и формъ, которыя онъ имъ придаетъ, лежитъ вліяніе Руссо, следуетъ думать, что его душевный складъ развился въ этомъ направленіи, и что литература здесь не при чемъ? Въ этихъ поискахъ женщины, которая любила, бы его для Hero самого, принадлежала бы только ему, думала бы только о немъ и была бы съ нимъ неизменно нежна, въ этихъ поискахъ онъ, несомненно, искрененъ; но въ какой именно степени онъ повинуется здесь прежнимъ литературнымъ вліяніямъ, въ какой именно степени онъ принуждаетъ себя искать ощущеній, которыя кажутся ему ощущеніями какого-то новаго и необыкновеннаго вида?
Что онъ насилуетъ при этомъ свою природу, можно заключить изъ того, что онъ скоро утомляется этимъ, Онъ не получаетъ того наслажденія, котораго ждалъ; онъ находитъ женщину, которую любилъ, или, какъ ему казалось, любилъ, ниже созданнаго имъ себе идеала. Какой-нибудь случай заставляетъ его насторожиться и встатъ на дыбы. Все рушится. Человекъ, сантиментальный по воспитанію, сталкивается въ немъ лицомъ къ лицу съ человекомъ практичнымъ и положителънымъ, каковъ онъ отъ природы, но при первой же возможности онъ принимается проделывать новый опытъ, вкладываетъ въ него много чувства, увлекается, это даетъ ему удовлетвореніе и на этотъ разъ онъ наслаждаетея вполне.
Что поразительно въ такомъ человеке, такъ это не постоянство чувственнаго влеченія, а верность сердца. Онъ обманываетъ Жозефину, у него естъ любовницы въ истинномъ смысле этого слова, которыхъ онъ любитъ глубоко, искренно, съ которыми пробегаетъ, не испытывая пресыщенія, всю гамму чувствъ, и рядомъ съ этимъ, въ
Онъ не могъ не знать, какъ она жила; въ ея жизни было то, что должно было бы больше всего возмущать его, – были любовники, была продажность, были долги; но все это онъ вычеркнулъ изъ своей памяти. Онъ знаетъ только, что эта женщина, которую онъ сделалъ первой въ Европе, которую онъ возвелъ на тронъ, которая, по его воле, была помазана на царство папой, которую онъ пріобщилъ къ своей совершенно необычайной судьбе, – что эта женщина есть воплощеніе самой нежности, самого изящества; онъ приписываетъ ей разныя достоинства и даже добродетели; онъ украшаетъ ее всеми качествами, какія только способенъ страстно влюбленный приписывать своей любовнице, и, если онъ упрекаетъ ее въ расточительности, то не есть ли это средство показать, какъ онъ ее любитъ: ведь, это онъ далъ ей возможность быть расточительной?
Какова въ действительности эта женщина, которую онъ покрываетъ мантіей безсмертія, распространяя о ней, имъ же вымышленную, легенду, этого онъ не знаетъ совершенно; и если онъ обманываетъ потомство, то потому, что обманывается самъ. До самаго конца, до самой смерти, онъ непоколебимо хранитъ эту иллюзію, и на Святой Елене у него всегда носится передъ глазами, живетъ въ его сердце, владеетъ его чувствами образъ той Жозефины, которую увиделъ въ первый разъ генералъ Вандемьеръ въ маленькомъ отеле улицы Шантерейнъ, Жозефины, которую онъ зналъ въ Милане и Момбелло, женщины, которая первая, можно сказать единственная, вызвала въ немъ целую бурю страсти и дала ему познатъ и испытать любовь.
Это была действительно любовница; потому что онъ любилъ ее, какъ любовникъ, любовью непочтительной, не знающей удержу, требующей немедленнаго удовлетворенія, не боящейся ссоръ. вспыхивающей вновь и вновь, любовью, которая не мешаетъ признаваться въ изменахъ и, въ конце-концовъ, превращается въ дружбу со старой любовницей, къ которой можно обратиться съ просьбой помочь разорвать какую-нибудь связь, которой можно делать смелыя признанія, съ которой можно жить свободно, ничемъ не стеснясь. Это въ такой степени любовь именно къ любовнице, что при каждой перемене въ его судьбе онъ все сильнее чувствуетъ, что онъ долженъ порвать эту связь, которую онъ не считаетъ бракомъ; онъ понимаетъ, что это не можетъ длиться вечно, что онъ долженъ покончить съ этимъ, долженъ, наконецъ, устроиться прочно. Его суеверное пристрастіе къ условностямъ позволяетъ ему считать себя не женатымъ, разъ не было церковнаго брака; а если позже, черезъ восемь летъ, онъ и предсталъ предъ священникомъ, то это было по принужденію. Договоръ, заключенный между ними, онъ считалъ бы действительнымъ, если бы родился ребенокъ. Тогда обязательство стало бы неоспоримымъ. Но разъ нетъ ребенка, нетъ договора. И даже, оставивъ ее, онъ все-таки обращается съ ней, какъ съ любовницей, утешаетъ ее, даря ей огромныя суммы денегъ, обезпечивая ей широкую, роскошную жизнь.
Несмотря на все его слабости къ этой женщине; несмотря на то, что онъ съ такой охотой осыпалъ ее милостями, принялъ ея детея, сажалъ на троны ея племяннщъ и кузинъ, – приходится все же спросить себя, смотрелъ ли онъ когда-нибудь на нее, какъ на действительнаго члена своей семьи: настолько чувство, которое питалъ онъ къ ней, разнится отъ того, которое развивается въ немъ после женитьбы на Маріи-Луизе, и особенно после того, какъ Марія-Лиза сделала его отцомъ. Тогда чувство супружескаго долга захватываетъ его, господствуетъ въ немъ, поглощаетъ его целикомъ. Конечно, онъ никогда не любилъ Марію-Луизу той страстной любовью, какой любилъ Жозефину. Никогда она не была для него любовницей; но съ самаго же начала она стала для него супругой. Съ техъ поръ – ни одной неверности, а если онъ и позволялъ себе таковыя, то такъ тщательно ихъ скрывалъ и въ то же время оне такъ сомнительны, что свидетельствуютъ лишь о желаніи хранить видимое уваженіе къ взятымъ на себя обязательствамъ. Никакихъ откровенностей сомнительнаго свойства, никакихъ развлеченій вне общества своей жены. Когда онъ доходитъ до такой небрежности, что отказывается ехать въ Испанію лично устраивать дела, приходится спросить себя, не служитъ ли нежеланіе разлучаться съ женою одной изъ причинъ. мешающихъ ему ехать? Тогда какъ Жозефине онъ отказывалъ въ какомъ бы то ни было участіи въ управленіи Имперіей, Маріи-Луизе онъ это управленіе поручаетъ, делаетъ ее регентшей; онъ открываетъ въ ней больше ума, болыпе находчивости, больше здраваго смысла, чемъ имеютъ, по его мненію, его старые сотрудники, даже его братья. И не потому онъ такъ обращается съ нею, что она – мать его сына, – хотя и кажется, что именно поэтому, – но потому, что онъ испытываетъ къ ней своего рода супружеское уважепіе, котораго у него не было по отношенію къ Жозефине.