Наполеон I. Его жизнь и государственная деятельность
Шрифт:
Император уже давно снаряжался и измыслил прекрасную стратегию. “Русские воображают, что я стану гоняться за ними до Волги!” – подсмеивался он и определил: 1-й год – зимовка в Смоленске и восстановление Польши, 2-й – Москва, 3-й – Петербург. Он не думал уничтожать Россию, как Пруссию: он желал, как в Тильзите, сделать ее своей помощницей в разделе мира. Оттого ему хотелось еще подготовиться. Он покинул Париж лишь после отъезда царя в Вильну и приглашал “друга” на свидание в Дрезден. Только после упорного отказа мириться он воскликнул: “Хотят войны – буду воевать! Багратион с Барклаем уже не увидятся более. Одна-другая битва – и я в Москве: и Александр падет на колени предо мной!”.
Этого и все ожидали. Наполеон вел более полумиллиона бойцов, за которыми стоял такой же резерв в Европе. Если даже его гвардия была “молодая”, почти отроки, то иностранцы были отличным воинством, а Наполеон сознавался,
Русский поход – ряд сюрпризов: у русских был уже не один суворовский штык, но и прекрасная артиллерия, а стойкость их опять поразила мир. Здесь, как в Испании, оказался младенческий народ, но цельный, привязанный к земле и вере отцов. Да еще у него была сила, которой недоставало испанцам, – прочное правительство, до того связанное с массой, что не смело заключать мир без ее воли.
Вот среда, которая расстраивала все расчеты ума. Началось с такого сюрприза, как отступление бахвалившихся варваров перед “великою армией”. Но этот-то позор и спас их. Наполеон, жаждавший “хорошей битвы”, принужден был, вопреки себе самому, “гоняться за ними до Волги”. Тыл оказался не таким уж и обеспеченным: в Вильне, где уже шла Литва, а не Польша, французы были встречены холодно. Крылья великой армии общипывались побочными русскими отрядами, которые все росли, питаемые соками родной земли. И эти варвары не знали бегства врассыпную, как немцы: они, как в стаде, теснились друг возле друга и, отступая, давали горячие арьергардные битвы. Озадаченный завоеватель стал чересчур осторожен, даже нерешителен. Им овладевала гибельная для полководца выжидательная тактика дипломата. Его нервы раздражались, тем более что верховая езда стала для него мукой вследствие нового недуга (задержка мочи). Отсюда преувеличение силы русских, что раз спасло Барклая от гибели. Затем испортили дело ослушание Даву и бездарность Жерома.
А тут – главный враг, который следовал за великой армией с самого перехода через Неман (23 июня): ливни и жара, грязь и пыль изнуряли и людей, и скот. Провиант отставал от вождя, а без него пошло воровство да лентяйство. Жители не брали фальшивых рублей, изготовленных во Франции; они прятались по лесам, оставляя за собой пылающие деревни. Тиф и понос косили голодавших людей; кони гибли в большом количестве, заражая воздух. Уже в августе пришлось вычеркнуть из списков сто тридцать тысяч человек. При отступлении из Москвы, в морозы, погибло вдвое меньше.
Рухнула гениальная стратегия, тем более что австрийцы вместо помощи совершали у своих границ какие-то военные прогулки. Барклай и Багратион “увиделись” в Смоленске. “Наконец-то! Они у меня в руках”, – воскликнул Наполеон и начал громить город из ста орудий. Но он с ужасом увидел, что жители сами помогали разрушению. Здесь же французы узнали удаль казаков, с их неведомыми пиками. И до сих пор ни одного пленного! Двухдневный бой поглотил равное число жертв у противников: и оказалось, что дрался лишь арьергард русских, прикрывавший их дальнейшее отступление! Великая армия пустилась в новое преследование, но оно уже походило на борьбу за собственное существование: “Перед нами лежала новая Испания, но Испания без границ, без городов, без средств”, сказал Наполеон. Его армия таяла, изнывала: люди ели мертвечину, пили из луж. Вожди плели лапти от незнания местности и врага; они перекорялись между собой, особенно герои наступления – Даву с Мюратом. И гонители потеряли больше народу, чем гонимые. А русскими овладевал патриотизм, напоминавший 1612 год. Всюду повторяли горячие слова царя в Москве по поводу манифеста об ополчении, увещания синода и афишки московского генерал-губернатора Ростопчина, обещавшие шапками закидать полчища “антихриста”. Помещики снаряжали целые полки из своих крепостных; купцы давали деньги; крестьяне подымали народную войну, все истребляя перед врагом. Все негодовали на отступление, приписывая его начальникам, “проклятым немцам”. Староруссы, помещики и интриганы в лагере и при дворе требовали Кутузова как “спасителя отечества”. “Публика желала его – и я назначил его; но лично я умываю руки в этом”, – сказал царь. “Враг пройдет в Москву
И он дал под Бородином, в сорока верстах от столицы, сражение, которое французы назвали “Московским”. Бойцы были почти в равном числе (по сто тридцать тысяч), но у нас было с полсотни лишних орудий. Поле было чистое, и Кутузов на скорую руку окопался в несколько рядов. План Наполеона считается образцом тактики. Зная природу необразованных народов, он прибегнул к грубой атаке с фронта, зато искусно сосредоточил силы на слабом левом крыле врага – на редутах Багратиона, которые и были взяты сразу, хотя после отчаянного боя: он обманул “старую лису” ложными атаками в других местах. Кутузов сам помог ему: задумав “обойти” “гения побед”, он не пускал в дело своего сильного правого крыла, а потом, впопыхах, слишком скучил войска, превратив их в мишень для перекрестного огня французской артиллерии. Следующий день противники отдыхали. 7 сентября (26 августа) разразился главный двенадцатичасовой бой, особенно у батареи Раевского. Наполеон взял искусною тактикой: он выдвигал резерв за резервом и пускал конницу в массовые атаки; храбрецов поддерживал отменный огонь мастерски поставленной артиллерии.
Наполеон и не думал воспользоваться дорого купленной победой. Русские уступили только тысяча восемьсот шагов и остановились у задних окопов, готовые возобновить бой. Если у них пало чуть ли не вдвое больше людей и двадцать генералов с Багратионом, то и французы лишились тридцати тысяч солдат, сорока трех генералов и многих знамен. С боков французам угрожали удалые казаки с отважным Платовым во главе. Простуженный Наполеон был мрачен и ворчлив. Он признавался, что еще не видал такого кровавого дела. Он не дал своей гвардии, отвечая на мольбы маршалов: “А если завтра новая битва, чем я буду сражаться?” Он был крайне осторожен, почти вял и мало распоряжался сам. А Кутузов послал донесение о “победе”, хотя в конце говорилось об отступлении: у него не оставалось ни свежей роты, ни лишних снарядов. От недостатка провианта он двинулся на Калугу, в хлебный край. Следуя за ним, французы вступили в Москву (2/14 сентября) среди гробового молчания. Наполеон запретил грабеж: он думал хорошо отдохнуть в богатой столице и ждал депутаций от “бояр”, а также мольбы царя о мире.
Новый сюрприз. В Москве из двухсот тысяч оказалось тысяч десять разного сброду, в том числе колодников, выпущенных Ростопчиным, который сам бежал, захватив пожарные инструменты. А на другой день сразу вспыхнул во всех концах Москвы трехдневный пожар, истребивший девять десятых деревянного города. “Это – скифы! Это – предвестие наших величайших бедствий!” – воскликнул Наполеон – и словно окаменел: гренадеры насильно увезли его из Кремля в загородный дворец. А в Москве начался грабеж. Особенно усердствовали наши собственные “шалопаи” (chenapans); французы обращали каменные церкви, уцелевшие от пожара, в казармы и конюшни.
Наполеон отправил к царю письмо, где оплакивал гибель Москвы, чего не было бы, если бы “тильзитский друг” черкнул ему пару слов перед Бородином или тотчас после. Александр не мог отвечать: Петербург волновался, слышался ропот. “С тех пор в мою душу снизошла горячая вера”, – говорил потом царь. А тогда он воскликнул: “Все это – рука Всевышнего!” – и счел себя “спасителем Европы” от ее “деспота”. Еще он сказал: “Наполеон или я, я или он; но вместе мы не можем царствовать!” А завоеватель тридцать три дня ждал ответа! “Москва – не военная, а политическая позиция; здесь я – не полководец, а император”, – говорил он в ослеплении. Он вел беспорядочную жизнь, впадал то в лихорадочное возбуждение, то в тупое равнодушие и строил фантастические планы о поднятии крепостных, татар и украинцев, о польской короне на своей голове. А “великая армия” таяла и опошлялась. Русские же силы быстро росли, и наши солдаты пуще всего боялись мира. Отовсюду тянулись ополченцы; появились отчаянные партизаны, с Денисом Давыдовым во главе, и даже православные Жанны д'Арк (Дурова). Начала свирепствовать “святая война”, как в Испании. Ожесточился и завоеватель: уходя из Москвы, он взорвал Кремль.
А пришлось уходить, как ни старался Наполеон избежать этого “позора”, несмотря на мольбы маршалов. Пришла весть, что Кутузов сам напал победоносно на французский авангард при Тарутине. 6/18 октября “великая армия” двинулась на Калугу. Тут было еще до ста тысяч бойцов, но испорченных и отягченных добычей да семьями иностранцев. Русские войска тотчас преградили им путь. Правда, французы одолели у Малоярославца, но город восемь раз переходил из рук в руки и сам Наполеон чуть не попал в плен к Платову. Пришлось повернуть на Смоленскую дорогу, через Бородино, еще усеянное трупами.