Наполеон - исчезнувшая битва

Эдвард Радзинский

Наполеон: исчезнувшая битва

Журнальный вариант

Долго смотрел я на свою, увы, дрожащую руку: переплетение морщин таинственная карта...

Однако к делу. С острова Святой Елены вернулся мой сын... Нехороша фраза. Нет в ней силы, как любил говорить император. Он умел чеканить строки. Его обращения к армии... "красноречие победы"...

Король (Луи Филипп*) послал целую делегацию выполнить последнюю волю императора - привезти его тело в Париж. Я не поехал: мне восемьдесят лет, и я вижу все хуже и хуже. Книги, труд с пером убили мое зрение...

А

на остров за гробом отправилась знакомая (но уже прополотая временем) компания - те, кто разделял со мной изгнание императора.

Поехали:

Мой сын.

Гофмейстер двора императора граф Бертран. Теперь ему под семьдесят. Его белокурая жена Фанни умерла, он поехал с сыном.

Камердинер императора Луи Маршан. Я помню его юношей, а нынче он почтенный буржуа.

Слуги императора Сен-Дени и Новерра - повар и конюх.

Генерал Гурго. Этот несносный человек сохранил свой отвратительный характер и в долгом плавании сумел перессориться со всеми.

Не поехали:

Я.

Граф Монтолон. Говорят, что за какие-то девять лет он промотал полтора миллиона франков. Буквально за несколько месяцев до поездки он поступил на службу к племяннику императора (Луи Наполеону, ставшему после смерти римского короля наследником династии Бонапартов*). Монтолон умудрился возглавить экспедицию, которая должна была свергнуть короля и возвести на трон Луи Наполеона. Эти идиоты решили повторить подвиг покойного императора. Но легендарный побег с острова Эльба превратился в жалкую комедию. В их заговоре, конечно же, участвовали агенты короля, и, когда простаки высадились в Булони, их уже ждали. Графа Монтолона осудили на двадцать лет.

Врачи, лечившие императора, О' Мира и Антомарки. Оба этих лекаря весьма поспешно последовали за знаменитым пациентом. Мне хочется написать - слишком ПОСПЕШНО...

На острове императора похоронили, как он того желал, - подле родника с чистой водой, текущего мимо двух ив, на небольшой полянке, заросшей цветами. Место называлось "Долина герани". Хорошо помню, как он впервые увидел это место с вершины оврага. И усмехнувшись, сказал мне: "Здесь меня следует похоронить". Это случилось месяца через три после нашего приезда. Он тогда был отменно здоров, в расцвете сил - ведь ему не было и пятидесяти... Так что я только улыбнулся.

Но там его и похоронили. Там он и лежал почти двадцать лет и ждал, пока за ним приедут из Парижа. Ждал под безымянной плитой, которую охраняли английские солдаты.

Я не видел ни похорон, ни могилы. Император умер после того, как меня увезли с острова...

Сын рассказывал мне: когда подняли безымянную плиту, под нею оказались еще несколько тяжелых плит (две были отлиты из металла). Император покоился в четырех гробах, заключенных друг в друга. Так англичане стерегли его после смерти... Наконец открыли последний гроб. В истлевшей одежде, покрытый истлевшим синим плащом с серебряным шитьем (в нем он был при Маренго)... император лежал совершенно... живой. Он был таинственно не тронут тлением!

И Бертран воскликнул:

– Как он помолодел... юноша!

– Просто мы стали стариками, - ответил Маршан, - а император все такой же.

– Нет, - прошептал Бертран, - он отчего-то

не подвергся тлению. А ведь его не бальзамировали...

– Он всегда побеждал, - сказал Маршан. - Победил и тление.

Фраза слишком патетичная для бывшего камердинера. Я услышал в ней голос императора. После чего Маршан вынул бумагу и прочел несложные и странные строки:

– Император завещал передать вам: он всегда знал, что вернется в свой город, и Париж еще услышит хорошо знакомое: "Да здравствует император!"

Мой сын сказал, что все это было написано рукой самого императора. И тогда вся компания прокричала над открытым гробом:

– Да здравствует император!

Теперь я уверен: Маршан всё знал. И император знал, что не подвергнется тлению...

Я пошел встречать его гроб, когда он прибыл во Францию, хотя сын отговаривал - декабрь, ледяной ветер... Я стоял в толпе. И в меркнущем свете (мои глаза!) неясно видел, как гроб, покрытый черным покрывалом, плыл в воздухе, качался на фоне парусов. Император вернулся.

Я сильно простудился. Встану ли?..

Открываю записную книжку и в который раз перечитываю старые записи. Его тайна...

25 ноября 1816 года я в последний раз видел императора.

В ту ночь, вопреки обыкновению, он отпустил меня рано. Я тотчас уснул, но посреди ночи проснулся от ужасающего грохота. Выбили дверь. Ворвались. Зажгли свечи... Солдаты побросали мои вещи в сундуки. Как я боялся вмешательства императора! У его постели всегда стояло заряженное ружье... Но из спальни не донеслось ни звука. Неужели он не проснулся? Какое счастье!.. Меня вывели в ночь. И в окне я увидел... лицо императора! Освещенный свечой - ее держал Маршан - император совершенно спокойно смотрел, как меня уводили...

Только теперь я понимаю: он этого хотел. Ведь вместе со мной на волю уходило все, что он рассказал мне...

Через час я сидел в маленькой камере. Утром пришел губернатор. Говорят, доктор О'Мира рассказал ему о слабом здоровье моего сына - просил не высылать меня. Губернатор ответил: "Что значит для большой политики смерть одного ребенка!"

Губернатор проследовал в камеру. Потрясая моим (перехваченным) письмом, он кричал, что предупреждал меня не писать клевету на него и английскую корону, прославляя преступника - генерала Бонапарта (так он называл императора). Я тотчас предупредил, что хотя сейчас, к его счастью, я безоружен, но - клянусь честью Лас-Казов! - впоследствии отыщу его хоть на дне морском. И он мне ответит - мы будем драться!.. Жалкий трус пытался расхохотаться, но по лицу было видно - испуган.

Потом меня посадили на корабль, идущий до мыса Доброй Надежды. Я заболел тропической лихорадкой, несколько месяцев провалялся в госпитале. Но Господь помог мне. Вопреки приказу губернатора, меня с сыном отправили в Лондон. Мои бумаги были опечатаны и лежали в каюте капитана. В Лондоне их отобрали. Но кое-что я сумел спрятать...

Через много лет я вернул все свои бумаги. И написал книгу, которая стала знаменитой. Я составил ее из записей, которые продиктовал мне император. Величайшие умы нашего времени признают, что во многом благодаря этой книге он вновь стал кумиром просвещенной Европы.