Наполеон

Герберт Алан Патрик

— Папа, давай споем ещё, — раздался тоненький голосок мальчика, и у матери на глаза навернулись слёзы.

— Но ты должен выучить слова, — ответил отец. — Подпевай! Любовь к отечеству святая...

— Любовь к отечеству...

На высоте им открылся совсем другой мир, свободный от пыли и грязи. Здесь росли папоротники и мох, журчали маленькие ручейки и крохотные водопады, в водах которых игриво плескалась луна.

Когда они наконец спешились, Александр уже громко проговаривал четыре выученные им строки песни. Сопровождавшие их слуги замерли в восхищении. Даже Эмилия, хотя и растирала уставшие ноги, не сожалела ни о чём. Белое жилище отшельника проглядывало сквозь ветви каштанов, окна приветливо светились. Невдалеке от палатки Наполеона горел костёр. Беспорядочно разбросанные, изломанные горные вершины и море в отдалении были сплошь окутаны серебристым сиянием. В стороне Портоферрайо мерцали несколько огоньков. Где-то рядом журчали горные ручьи.

Наполеон

подошёл к Марии и взял её за обе руки. Она вздохнула, как невеста, которая дождалась свидания со своим возлюбленным.

Они уложили мальчика спать и сели ужинать в палатке, в тесном кругу, без придворных. Бертран уехал обратно в Портоферрайо. Наполеон вёл себя как обычный счастливый человек, не стеснённый присутствием официальных лиц и соблюдением этикета. Он оказывал знаки внимания и дружеского расположения Эмилии и Теодору, которые осознавали, что являются всего лишь почётными зрителями этой очаровательной семейной встречи. В своё время так начиналась их любовь в Варшаве. У тарелки Марии Валевской лежал букетик диких цветов. Она сразу же приколола его к груди над сердцем. Наполеон, с любовью наблюдая за ней, приложил руку к левой стороне груди и улыбнулся. На протяжении всего ужина они постоянно посылали друг другу эти условные сигналы из прошлой жизни, едва ли заметные для других. Наполеон не затрагивал никаких серьёзных тем. Он с лёгкостью рассказывал о незначительных проблемах, с которыми сталкивается монарх на Эльбе — например, о любовных похождениях гвардейцев.

— Они продолжают называть меня сувереном, — смеялся он. — Но в действительности я не более чем отец множества семей, нянька, домоправительница Эльбы! Мои гвардейцы многие годы сражались и испытывали лишения, они следовали за мной повсюду, переходили через Альпы. И теперь очутились на южном острове, женщины которого так же чудесны и привлекательны, как и климат! А ведь они привыкли наступать. Была б моя воля, я отдал бы им всех женщин мира. Они вполне заслужили этого. Но моя маленькая Эльба — это не весь мир. Ресурсы наши ограничены, и значительное увеличение населения подорвёт экономику острова. Кроме того, существуют определённые приличия. Мы не в Париже, а в Портоферрайо. Это там человек может без устали грешить, и никто этого не заметит. Здесь же, едва мужчина взглянет на женщину, сразу идут толки. Это провинция, деревня; за каждой занавеской сидит старушка и зорко за всеми смотрит. Кроме того, мы ведь не балаган актёров, которых уже завтра не сыщешь. Это Императорская гвардия, покрывшая себя славой. Короче говоря, мы должны вести себя очень почтительно и осторожно. Очень часто ко мне приходят отцы семейств с просьбой, чтобы тот или иной солдат женился на его дочери. Матери требуют, чтобы солдата наказали. Иногда после длительного размышления мы выбираем женитьбу, иногда — выносим дело на суд офицеров. Что касается двора, в этом отношении мы строги. Один из моих капитанов жил с одной дамой как с женой, только брак не был заключён. И после этого он обратился с просьбой быть принятым во дворце, однако получил отказ. За некоторыми женщинами тоже нужен глаз да глаз. Их поведение могло бы остаться незамеченным при дворе в Тюильри, но это двор Эльбы!

Он рассмеялся, Эмилия и Теодор тоже, но по спине Марии Валевской прошёл лёгкий холодок.

— Представляете — Гатти, аптекарь, — продолжал он, — женился здесь. Даже мой милый Дрюо, мой губернатор, главнокомандующий, всегда отличавшийся своей чистотой и аскетизмом, и тот влюблён. Он всегда носит в своём кармане Библию, а во время сражений, говорят, носил даже две. Проблема состоит в том, что девушке всего двадцать лет, а генерал уже весь седой. Подозреваю, что он никогда не целовал женщину, разве что свою мать. Не знаю, что делать. Я интересуюсь у Дрюо, как продвигается его итальянский. Кажется, они выучили уже много существительных и несколько прилагательных, но с глаголами у них туго. Я спросил его, как по-итальянски «любить». Он не ответил и посмотрел на меня с укором, как обиженный ребёнок. Этот прекрасный солдат, которого наконец полюбили, должен жениться и наделать для Франции других прекрасных солдат. Что нужно в данной ситуации — так это проявить инициативу. А какая же инициатива без глаголов? Я послал девушке маленькую книжечку с французскими и итальянскими глаголами, предварительно отметив те, которые она должна выучить; при этом особенно отметив глагол «любить». Они вместе учатся по этой книге. После трёх уроков особого прогресса в их отношениях достигнуто не было. Девушка вела себя слишком застенчиво, а мой великовозрастный болван не проявлял никакой инициативы. Однажды я решил устроить экзамен своим ученикам. Я заставил их сказать несколько простых фраз: «я иду», «я ем», «я пью», «я говорю». Затем я спросил: «Ну, мои дорогие, а как будет «я тебя люблю?» Девушка зарделась, как вишня, и выпалила: «Je t aime». — «Хорошо, — похвалил я, — но это надо произносить с чувством». Она посмотрела на генерала и повторила: «Je t aime», — так, как могла сказать сама Далила. И невооружённым

глазом было видно, что Дрюо — Самсон великий [46] — был прямо-таки растроган. «Теперь, генерал, — сказал я, — как ты ответишь на это?» — «tо t’amo», — ответил генерал и тоже покраснел. «Громче, — попросил я, — с чувством. Вот так, хорошо. А теперь оба вместе». К концу этого прекрасного представления я сказал: «Благословляю вас, дети мои!» — и оставил их одних. И теперь мой добрый генерал написал письмо своей матери с просьбой благословить их брак!

46

Самсон и Долила — персонажи истории Ветхого Завета. Обладавший необыкновенной мощью еврейский герой Самсон влюбился в филистимлянку Далилу и проговорился ей, что вся его сила заключена в длинных волосах. Далила остригла волосы у спящего Самсона и позвала воинов-филистимлян, которые ослепили героя и заковали его в цепи.

Все рассмеялись. Но Марию Валевскую встревожили рассказы Наполеона, и лёгкое предчувствие беды омрачило её настроение. Он внезапно взглянул на неё, улыбнулся своей мальчишеской улыбкой и приложил руку к сердцу. Она прикоснулась к букетику, и все сомнения были забыты.

Марии и Эмилии отвели комнаты в жилище отшельника. Наполеон расположился на ночлег в палатке. Потом они решили прогуляться к краю плато.

Они остановились под каштаном, откуда открывался чудесный вид. Залитый серебристым светом остров напоминал дорогое украшение на синем бархатном платке. Только свет маяка в Портоферрайо мог соперничать с ослепительным светом звёздного неба.

— Дорогая Мария, тебе нравится моё королевство?

— Это очень милое маленькое королевство, Наполеон.

Он усмехнулся:

— Да, лучше не скажешь. Повернись-ка к свету. Я хочу взглянуть на тебя. Да, прекрасна, как и раньше. Ты совсем такая же. А я изменился, как по-твоему?

— Ты потолстел, Наполеон. Но ты очень хорош. Для меня ты тот же самый. — Она любовно похлопала императора по животу. Потом перевела взгляд на его правую руку и спросила: — Ты носишь моё кольцо?

— Да, Мария. Мы никогда не должны были разлучаться, никогда, — Он обнял её.

Козы своим блеянием разбудили всех очень рано, но женщины сразу же заснули опять. Наполеон и Александр поднялись почти одновременно. Мальчик побежал болтать с конюхами, а император начал диктовать Перезу одно из своих распоряжений Бертрану: «Месье Бертран, напиши княжне Полине, что я получил её письма из Неаполя. Скажи ей, что я оскорблён тем, что некоторые из них были вскрыты. Как будто я заключённый. Я считаю это смехотворным и оскорбительным».

После завтрака он учил Александра ездить на лошади и петь «Марсельезу». Александр был красивым живым мальчиком, и отец был страшно горд и доволен им.

После обеда вместе с Марией он взобрался на вершину горы. День был жарким и ясным, но в расщелинах клубился туман, и вершина горы утопала в облаках. Из страны залитых солнцем вересковых зарослей и весёлого жужжания пчёл они попали в мир промозглого белого безмолвия. Но ветер с запада прогнал облако, и они увидели скалистую Корсику — родной остров императора. Горы казались чёрными. Солнце находилось позади них.

— Там я родился, Мария, — просто сказал он. — В Аяччо. На другой стороне острова. Жаль, что я не могу тебе показать этот город.

Он привёл её к небольшому округлому камню.

— Как Юнона и Юпитер [47] , мы будем взирать отсюда на грешную землю, — он усадил её на камень, поклонился и поцеловал ей руку. — Скажи, а ты меня всё ещё любишь?

— Ты знаешь, что люблю. Почему ты не принял меня в Фонтенбло?

— Ох, моя дорогая. Той ночью у меня было столько проблем, а утром я попросил тебя позвать, но ты уже ушла. Извини, пожалуйста, — ответил он и нахмурился.

47

Юнона и Юпитер — верховные боги древнеримской мифологии.

Они смотрели на восток. Перед ними расстилалась вся Эльба, за ней узкая полоска моря и побережье Италии.

Наконец она мягко спросила:

— Ты счастлив здесь, Наполеон?

— Я должен быть счастлив, — ответил он. — Но они плохо со мной обращаются. У меня нет ни жены, ни ребёнка, ни компании, ни денег.

Она страстно хотела сказать: «Я составлю тебе компанию и, если захочешь, рожу тебе ещё одного ребёнка». Но момент был очень серьёзным, и она не посмела.

— Я мог бы быть счастлив, если бы завершил начатое дело, — продолжал он. — Если бы у меня было ещё двадцать лет, ты бы увидела меня во главе объединённой Европы. Мария, это было бы великое государство, союз всех наций, живущих в мире и согласии. Без войны нет мира. Но мне этого не дали сделать. Я погибший человек.