Напролом

Фрэнсис Дик

Подействовало!

— Только смотрите, не наделайте долгов снова, — сказал я.

— Ой, ну что ты! Мы же еще с банком не расквитались.

— Я взял часть этих денег, — сказал я Бобби. — На той неделе верну.

— Да они на самом деле все твои…

Он говорил спокойно и дружелюбно, но голос его мне опять не понравился. Усталый, бессильный, апатичный…

Холли, похоже, замерзла — она вся дрожала.

— Не заморозьте ребенка, — сказал я. — Сходите в бар для тренеров, погрейтесь.

— Нет, мы домой поедем! —

Холли поцеловала меня холодными губами. — Мы бы остались посмотреть на тебя, но меня тошнит. Меня почти все время тошнит. Просто ужас какой-то!

Бобби обнял ее за плечи и повел прочь под большим зонтиком. Оба наклонили головы, защищаясь от ледяного ветра. Мне стало ужасно жалко их обоих. А сколько еще опасностей придется пройти, прежде чем у них все будет в порядке!

Принцесса пригласила к себе в ложу нескольких знакомых, из тех, что меня лично интересовали меньше всего — своих земляков-аристократов, — так что я ее в тот день почти не видел. Она вышла в паддок с двумя своими гостями, в красных дождевиках, перед заездом, в котором должна была участвовать одна из ее лошадей. Принцесса весело улыбалась, несмотря на хлещущий дождь, и спросила, каковы наши шансы. Потом она повторила этот вопрос полтора часа спустя. Я оба раза ответил:

— Приличные.

Первая лошадь пришла четвертой — и это было достаточно прилично, вторая пришла второй — это было тем более прилично. К загону, где расседлывают лошадей, принцесса не выходила — и ничего удивительного, в этом не было. Я тоже не стал заходить к ней в ложу — отчасти потому, что при этих ее знакомых нормально поговорить все равно бы не удалось, но в основном потому, что в последнем заезде я упал в дальнем конце ипподрома. К тому времени, как я доберусь до раздевалки и переоденусь, принцесса наверняка уже уедет.

«Ничего, — думают я, вставая с земли. — Из шести заездов одна победа, одно второе место, одно четвертое, два непризовых, одно падение. Нельзя же каждый день выигрывать четыре скачки из четырех, старик! И ничего не сломают. Даже швы выдержали». Я ждал, пока подъедет машина. В лицо летела ледяная крупа. Я снял шлем и подставил голову под струи дождя, чтобы слиться с этим непогожим днем. Я чувствовал, что снова дома. Зима и лошади, старая песня в крови! Кекс к моему приходу оказался весь съеден.

— Вот гады! — сказал я.

— Ты же не ешь кекс, — заметил мой помощник, стягивая с меня промокшие сапоги.

— Иногда ем, — возразил я. — Например, в такой сырой день, как сегодня, после того как свалюсь с лошади.

— Есть чай. Горячий.

Я выпил чаю, чувствуя, как кипяток согревает меня изнутри. В жокейской раздевалке всегда есть чай и фруктовый кекс. Это помогает согреться и прийти в себя. Жокеи обычно не едят сладкого, но иногда хочется. Служитель сунул голову в дверь и сообщил, что меня кто-то спрашивает.

Я натянул рубашку и ботинки и вышел через весовую. У меня было вспыхнула

безумная надежда, что мне привезли чек от Нестора Полгейта. Но надежда быстро угасла. Это был всего-навсего посиневший от холода Дасти со слезящимися от ветра глазами. Он торчал в дверях весовой.

— Конь в порядке? — спросил я. — Мне сказали, вы его поймали…

— Поймал. Бестолочь. Вы как?

— Все нормально. Доктор меня уже осмотрел и допустил назавтра к скачкам.

— Ладно. Я передам хозяину. Ну мы поехали.

— Пока.

— Пока.

Он удалился в сгущающиеся свинцовые сумерки. Добросовестный Дасти решил лично проверить, в достаточно ли я хорошей форме, чтобы управиться завтра с его подопечными. Бывали случаи, когда он рекомендовал Уайкему меня отстранить. И бывали случаи, когда Уайкем его слушался. Дасти временами бывал куда придирчивей медиков.

Я принял душ, переоделся и вышел с ипподрома через дешевые трибуны.

«Мерседес» я оставил не на ипподроме, а на платной стоянке в городе. Возможно, они и не решились бы вторично устроить мне засаду на пустынной стоянке для жокеев, но я не хотел рисковать. А так я спокойно сел в свой «мерседес» и покатил в Лондон.

Там, в своем уютном убежище, я снова увеличил свой счет за телефон, и без того астрономический. Сперва позвонил своей услужливой соседке и попросил зайти утром ко мне в коттедж и сложить в чемодан какой-нибудь костюм, несколько рубашек и еще кое-какие вещи.

— Конечно, Кит, о чем речь! Но я думала, что сегодня-то, после Аскота, вы непременно приедете домой!

— Я тут у знакомых, — сказал я. — Я попрошу кого-нибудь, чтобы заехали к вам и забрали чемодан. Можно?

— Конечно-конечно!

Потом я уговорил другого жокея, тоже жившего в Ламборне, забрать чемодан и привезти его мне в Аскот. Он обещал, что привезет, если не забудет.

Потом я позвонил Уайкему, рассчитав, когда он должен вернуться домой после вечернего обхода конюшен, и сообщил ему, что та его лошадь, которая выиграла, держалась до последнего, две лошади принцессы в порядке, а одна из лошадей, не занявших призового места, решительно безнадежна.

— А Дасти говорит, что в последней скачке, на Свинли-Боттоме, ты здорово слажал. Он сам видел.

— Ага, конечно, — сказал я. — Если Дасти в такую метель, да еще в сумерках, видит, что происходит за полмили от него, значит, глаза у него куда лучше, чем я думал.

— Хм-м… — протянул Уайкем. — А как было дело?

— Передняя лошадь упала, ну и мой через нее кувырнулся. Он все равно не пришел бы первым, если вас это утешит. Он уже начинал уставать, и ему очень не нравилась эта погода.

Уайкем заворчал в знак согласия.

— Да, он у нас нежный, солнышко любит. Кит, завтра в большой скачке будет Ледлэм, лошадь принцессы. Он в прекрасной форме. Раз в сто лучше, чем на прошлой неделе, когда ты его видел.