Нарциссы для Анны
Шрифт:
— В другой дом? — Она была поражена. — Существует ли для нас такой дом?
— Существует, и я уже снял его. Ты довольна?
— Но где он? — Она не могла поверить его словам. Неужели брат и в самом деле не шутит?
— Это прекрасная квартира в новом доме на корсо Буэнос-Айрес. Я заключил договор при посредничестве одного человека, с которым познакомился на фронте. Собирайся. Поедем посмотрим ее. — Он достал бумажник и вынул две огромные купюры по тысяче лир. Развернул их, как волшебные разноцветные полотнища,
Румянец залил ее бледное лицо.
— И ты думаешь, я смогу распорядиться такими деньгами? — сказала она, глядя на эти радужные бумаги, которые стоили целое состояние. — Ты в самом деле думаешь, что я…
— У меня не будет на это времени, Джузеппина. — Он был уже на пути к новой цели. — Мне нужно, чтобы ты заботилась о доме. Нас ведь двое теперь.
— Я сделаю все что смогу, — согласилась она, подчиняясь брату, авторитет которого был в ее глазах неоспорим. Эта неожиданная ответственность, которая легла на нее теперь, заставила девушку почувствовать себя другой, приглушив немного печаль в ее смиренном взгляде.
Чезаре огляделся вокруг, и тоска захлестнула сердце. Где те дни, когда они дружно жили здесь всей семьей? Сначала отец, потом мать, потом Серафина и младшие братья — все умерли.
— У нас будет теперь совсем другая жизнь, Джузеппина, вот увидишь.
С нищетой, которая окружала их здесь, будет покончено. Подумать только, на этом убогом матрасе из сухих кукурузных листьев, под зеленым выцветшим одеялом, он проспал почти всю свою жизнь.
— Как ты изменился, — восхищенно сказала ему сестра. — Ты не похож теперь ни на кого из нас.
— Мы все изменились, Джузеппина. Война всегда что-то меняет в людях. — Он подумал о своей матери. Будь она жива, изменилась бы она? Он с нежностью вспомнил ее еще молодое лицо со следами усталости, ее мягкие каштановые волосы, красиво собранные на затылке в пучок. «Мама», — мысленно произнес он, и его охватило волнение.
— А наша мебель? — спросила сестра, показывая на убогую обстановку.
— Кто-нибудь заберет ее себе, — небрежно ответил Чезаре под недоверчивым взглядом сестры.
— Так значит, мы и в самом деле богаты, — пробормотала она с некоторым опасением.
Парень улыбнулся.
— Скажем так — обеспечены.
— А как же мамины вещи? — Тугой комок сдавил Джузеппине горло, она едва не расплакалась. — Ведь это мамины вещи, — повторила она, подавляя рыдания. Ее страшил такой внезапный разрыв с прошлым, и она хваталась за любой предлог, чтобы задержаться в нем еще на какое-то время.
— Даже если мы будем цепляться за свое горькое прошлое, — произнес Чезаре, — оно все равно от нас убежит. И слава Богу.
— Хорошо. Пусть все так и будет, — помолчав, согласилась она. — Оставим все вещи соседям. Кроме свадебной фотографии.
Она
— Мы оправим ее в серебряную рамку, — сказал он, возвращая сестре фотографию. Наморщил лоб, вгляделся получше в снимок и передумал. — Нет, мы оставим все так, как есть. Мама не поменяла бы эту простую рамку даже на золотую.
— Сделаем так, как ты решил, — сказала Джузеппина, взгляд которой все время останавливался на пестрой расцветке банкнот.
— Возьми их, — велел ей брат, — и с этого момента ты будешь вести дом.
— Я буду записывать все расходы, так ты сможешь проверить их. — Это было доказательство усердия и послушания.
— Никому не говори об этих планах, — предупредил он. — Новый дом — новая обстановка. То, что люди должны знать, — добавил он строго, — я сам им скажу. Пока ты соберешь тут свои вещи, я схожу к дону Оресте. Хочу поздороваться с ним.
33
— Значит, ты вернулся, — улыбаясь, сказал ему старый священник. — И вернулся мужчиной. Ты кажешься сыном синьора. А это? — спросил он, показывая на шрам, который виднелся на правой щеке.
— Так, царапина, — постарался избежать докучного разговора о войне Чезаре.
— Я рад снова видеть тебя, — радушно похлопал его по плечу дон Оресте. — Ты изменился, но глаза остались все те же: голубые, прозрачные и твердые. — Сын доброй Эльвиры, этот гадкий утенок из барака у Порта Тичинезе, уже превратился в лебедя, но дон Оресте не знал еще, в белого или в черного.
Они сидели, старик и юноша, в полутьме ризницы, пахнущей ладаном и тем особым запахом, что исходит от дубовых шкафов с церковной утварью. Дон Оресте разлил по бокалам вино из старой темной бутылки.
— Я не большой любитель, — извинился Чезаре.
— Капля вина, оставшегося от святой мессы, не может повредить.
— Дон Оресте, я уезжаю отсюда, — пригубив вино, объявил Чезаре.
У священника было много вопросов, но он знал, что Чезаре не щедр на подробности и никогда не заведет долгого разговора, когда можно обойтись коротким.
— Значит, ты покидаешь наш квартал, — сказал он. — Ты уверен, что поступаешь правильно?
— Ошибается даже священник на мессе, дон Оресте. Я делаю то, что мне кажется… — Он отпил еще немного вина. Оно было хорошее, натуральное и какое-то искреннее, каким бывает простой и бесхитростный человек.