Наркодрянь
Шрифт:
– А что толкуют эскулапы?
– верный привычке Картавый упорно избегал употребления буквы "р".
– В каком смысле?
– Ну... отчего "отец" скопытился?
– А... по-видимому, кровоизлияние в мозг.
– По-видимому?
Фил пристально уставился на Картавого, и по сатанинскому блеску в его глазах Картавый понял - Картрайт знает, а может, и...
– Шефа отравили, - прямо резанул Картавый, раскатив проклятую "р".
– Но знают об этом только я, ты - и тот, кто это сделал.
– Письмо имеет
Картавый угрюмо кивнул.
– Что ты намерен предпринять?
– Я?
– усмехнулся Картавый.
– Ну... я думаю, что "отца" должен заменить достойный человек. Я помогу такому достойному.
Фил нервно прошелся по комнате из угла в угол, а потом внезапно остановился прямо против Картавого:
– Ты намекаешь на Томазо? Да? По правилам ведь именно он должен занять место "отца".
– Почему именно на Томазо?
– неопределенно пробормотал Картавый, глядя куда-то в сторону.
– Есть не менее достойные люди.
– Например?
– Ну... некто по имени Фил, я полагаю, мог бы, - и он резко повернул голову и глянул Картрайту прямо в глаза.
Картрайт спокойно выдержал его взгляд, но затем кривая ухмылка поползла по его полному холеному лицу, и, как бы оправдываясь, он тихо процедил сквозь зубы:
– Я ведь не итальянец.
– А это сейчас, по-моему, не главное, - поторопился успокоить его Картавый.
– "Семья" у тебя в полном подчинении, тебя уважают, ты силен, а Томазо... Думаю, нам помогут поставить его на место. Так?
– Кто поможет?
– прищурился Картрайт.
– Те, кто хочет, чтобы ты занял его место, - дипломатично уклонился от прямого ответа Картавый.
– Значит, ты, как я понял, на моей стороне?
– Можешь на меня положиться.
5
Манзини скромно, как и полагается покойнику его возраста, возлежал в маленьком гробу. Он, казалось, совсем усох и сморщился, зато такого выражения умиротворенности при жизни дона Пьетро никто не наблюдал на его лице.
Траурная месса близилась к концу. Приближался последний акт трагифарса - акт прощания с покойным, и по мере его приближения в среде приближенных и родственников росло смятение и тревога. Причина нервозности заключалась в том, что главный преемник Манзини, Роберто Томазо, глава мощного североамериканского клана, до сих пор не осчастливил траурные торжества своим присутствием. Причину странной задержки знали только двое присутствующих - Фил Картрайт и Картавый, но многие о ней догадывались.
Последний аккорд мессы прозвучал под сводами, и наступила леденящая душу тишина. Ни звука... ни шепота... лишь слабый треск свечей.
Картрайт наконец встрепенулся и обвел костел недоумевающим взглядом. Увы! Его взор так и не обнаружил нигде Роберто Томазо. Картрайт вздохнул сокрушенно и решительно шагнул к гробу. Опустился перед ним на колени, сложил молитвенно руки и уткнулся лбом в полированную, красного дерева, стенку последнего ложа Манзини. Так он долго стоял. Очень долго. Присутствующие успели до мельчайших подробностей изучить
Наконец Картрайт поднялся, приложился губами к сложенным на животе рукам Манзини и отступил назад. Ему тотчас уступили место у изголовья покойного. Здесь полагалось принимать соболезнования самым близким родственникам.
И хотя Манзини был бесплоден, а его жена давно покинула этот мир, Картрайт, казалось, не понял значения ретирады. Тогда из группы особо приближенных отделился Джованни Картавый. Он приблизился к Картрайту на цыпочках, почтительно склонил голову и отчетливым шепотом, так, чтобы слышали окружающие, произнес:
– "Крестный отец" всегда считал вас единственным и законным сыном. Позвольте выр... разить вам наши глубочайшие соболезнования. Последние его слова были: "Скажите сыночку Фило, что я... я..."
Джованни не договорил - его душили рыдания, и окружающие так никогда и не узнали: что же "отец" сказал "сыночку Фило". Он опустился на колени и потянулся губами к правой руке новоявленного потомка. Картрайт не противился, и Картавый без помех облобызал перстень на его среднем пальце. Вслед за Джованни на лобызание выстроилась длинная очередь.
"Король умер, да здравствует регент", - отметил про себя Картавый и скромно отвалил в сторонку.
А в это же время Роберто Томазо стоял возле покореженных останков своего бронированного шикарного авто и неистово ругался.
То, что он и его сыновья уцелели во время короткой, но жестокой битвы прямо посреди оживленного хайвея, связывающего аэропорт с Майами, нельзя было назвать чудом. И Томазо-старший прекрасно это понял. Нападавшие попросту не ставили цель убить Роберто и его сыновей.
Иначе их тела лежали бы рядом с телами десяти телохранителей. То была просто демонстрация силы и... предупреждение. Что ж, Роберто Томазо внял предупреждению.
В Медельине Фитцжеральда никто не встречал. Возле небольшого здания частного аэропорта дежурило несколько такси. Эдуард махнул рукой, и тотчас одна из них вырулила и услужливо подставила ему блестящий бок.
Фитцжеральд небрежно забросил на сиденье тонкий кейс - весь свой багаж, а сам уселся рядом с шофером. Тот вопросительно глянул на пассажира. Эдуард на плохом испанском назвал адрес, и лицо таксиста почтительно вытянулось. Вилла Доминико Соморы располагалась в самом престижном районе Медельина и, конечно, была хорошо знакома водителю такси.
Минут через сорок они уже въезжали в этот привилегированный квартал. Водитель, лихой смуглолицый парень, резко сбавил скорость, но полисмен в патрульной машине на углу проводил его машину неодобрительным взглядом обитатели квартала пользовались собственными лимузинами, и такси в районе появлялись редко.
По обеим сторонам широкой улицы, в глубине ухоженных тенистых аллей, выстроились шикарные особняки - один вычурней другого. Однако Фитцжеральд с усмешкой отметил, что у местных бонз весьма дурной вкус.