Наркодрянь
Шрифт:
В ответ прозвучал только один выстрел - едва слышный хлопок. Но Джанкарло дернулся, проелозил по сиденью и, выронив автомат, схватился за простреленное плечо. Правая рука, умелая и спорая десница ганфайтера, повисла как плеть.
– Porkko!
– прошипел Джанкарло и приказал: - Гони!
...Стрелять вдогонку "Крайслеру" полковник не стал. Так даже лучше, если машина с подранком доберется до... Фрэнки, кого же еще. Но и торчать на пустом шоссе возле кострища, дожидаясь полицейского патруля, Мейсон не собирался.
До новой бензоколонки Тома -
Мейсон подхватил с обочины свернутый пропеллером номерной знак с "Лендровера" и рванул по едва заметным тропинкам на юго-запад.
Каменистая пустошь. Где в подобном месте приходилось бегать? В Чаде... С полной выкладкой и полуторагаллонной канистрой воды. В спину не стреляли - им удалось оторваться скрытно, - однако на ходу все время прислушивались, чтобы успеть замаскироваться до появления угандийских вертолетов. Принимать бой было нельзя: в магазине тяжеленного гранатомета "карл густав", который тащил сержант Доули, оставалось только два заряда. Вертолетчики, конечно, французы, и совсем не зря получали, сволочи, свои франки от угандийского правительства...
С пригорка хорошо просматривался фривей - широкая сине-серая лента с редкими росчерками тормозных следов, машин немного - до вечера, когда хлынет поток возвращающихся из Лос-Анджелеса служащих, еще далеко. У бруксоновской заправки только две машины:
плоский оранжевый "Корвет" с двумя девицами и большой серебристый рефрижератор. Том, в спецовке, чуть паодаль - с двумя монтажниками, заканчивающими сборку павильона закусочной.
Мейсон еще полежал на гребне, понаблюдал - картина казалась мирной, потом одним броском перебежал к заправке.
– Воюешь, что ли?
– спросил Том, окидывая взглядом пропыленную и измятую одежду Мейсона. А возможно, все дело было в выражении лица полковника.
– Разминаюсь, - кивнул Мейсон, - тебя тут никто не доставал?
– С той пятницы - никого Даже за деньгами не заехали.
– А ты "фрик" приготовил?
– поинтересовался Мейсон, увлекая Тома в маленький, но хорошо расположенный (обзор на три стороны)
офис.
– Пушку я приготовил, - сообщил Бруксон и указал на магазинный "винчестер", - пусть сунутся. Кто, черт побери, хозяин на этой земле?
– Хорошая штука, - согласился отставной полковник, проведя пальцем по стволу и оглядывая офис и панораму из окон, - только... прибереги на самый крайний случай.
– Что будешь пить?
– спросил Том, открывая холодильник.
– Содовую. Со льдом.
Бруксон еще раз внимательно глянул на Мейсона и вдруг спросил:
– Ты что, вместо меня подставился Фрэнки?
– Шлюхи подставляются, - неприятным голосом отозвался Мейсон, - и педики сраные.
Думай, что говоришь.
– Ладно, чего тут собачиться, - примирительно проворчал Бруксон и протянул мгновенно запотевший стакан, - но я же тебе так, по дружбе пожаловался, безо всякой задней мысли... На меня наехали - мне и разбираться.
–
– Твой?
– спросил Том, кивая на перепачканную одежду Мейсона.
– Или будешь армейскую команду собирать?
– Много чести, - отрезал Мейсон и поставил пустой стакан.
– Ты мне свой "Ниссан" одолжишь?
Бруксон кивнул - не вопрос, мол, - и предложил:
– Может, я с тобой?
Мейсон помедлил и отрицательно покачал головой.
4
Бруксоновский "Ниссан" был "чистым". Не требовалась даже специальная проверка, достаточно было Мейсону заглянуть под капот и под днище и пошарить под сиденьями.
Все-таки рэкетиры - ребята не слишком высокого класса. На уровне мирных обывателей они, конечно, угроза смертельная, но до настоящей современной техники недоросли. Можно надеяться.
Джеймс Мейсон сунул в обширный "бардачок" искореженный передний знак с покойного "Лендровера" и погнал в Кармел. Там поставил "Ниссан" перед домом Бруксона и пошел пешком.
"Пешком", впрочем, это гипербола, или в лучшем случае констатация способа передвижения на своих двоих.
Шел Мейсон только один квартал. Дальше, легко и бесшумно, как большой кот, перемахнул через изгородь и пробрался сквозь частные домовладения. Не самое подходящее время, все залито сиянием субтропического солнцау но и не самое худшее - сиеста.
На одном из участков играли в теннис, вяло и монотонно перестукиваясь желто-оранжевыми пушистыми мячиками.
На другом - столь же вяло и непрофессионально занимались любовью на краю бассейна, под вопли "Айрон Мейденс". Музыка соответствовала скорее ритмизированной ламентации дюжины жиголо в предвкушении брутальной кастрации, чем здешней земноводной реальности.
На третьем - замечательно растрепанные англо-американские детишки, числом до шести, возились с полудюжиной сеттеров и спаниелей с добавлением парочки гувернанток, Мейсону понадобились лишние пять минут, чтобы преодолеть эти двести ярдов незамеченным и неукушенным.
Затем Мейсон пробрался сквозь два частных владения, где не оказалось никого крупнее и опаснее махаонов, и вышел к своему дому.
Столетний платан рос как раз на границе участков, на пятьдесят футов взметая крону над изгородью.
Мейсон ловко, по-обезъяньи вскарабкался на уровень кровли своего дома, прильнул к развилке и замер.
На эту сторону выходило пять окон - три первого и два второго этажа, хорошо просматривалась подъездная дорожка.
Рамон работал на кухне, работал и напевал что-то свое, бесконечное, народное, на трех нотах.
Одной этой песни, наверное, было бы достаточно, чтобы заподозрить неладное, хотя ни в словах (Мейсон, естественно, владел испанским, по крайней мере, достаточно, чтобы понимать непритязательный текст о любви и одиночестве), ни в мелодии ничего предосудительного не было. Просто Мейсон знал репертуар своего слуги-повара и знал, по каким законам сменяются рамоновские "диски".