Наркомпуть Ф. Дзержинский
Шрифт:
Разъяснив чекисту задачи, которые перед ним стоят, и вручая ему мандат, Дзержинский подчеркнул:
— У вас большие права, но у вас ничего не выйдет, если люди не поймут ваших прав, вашего задания, если они не осознают, что вся ваша работа — в интересах народных масс. Не отрывайтесь от людей, общайтесь с ними в течение всего рабочего дня. Тогда вы всегда будете знать, как идут дела. Держите постоянную связь с губкомом партии, ну, и, конечно, с нами. Желаю успеха!
Выйдя из вагона наркома, Чайванов посмотрел на часы. Они показывали два часа и десять минут.
Приоткрыв дверь, Матвеев попросил
— По вашему распоряжению, — доложил Матвеев, — я уже отгрузил для министерства транспорта ДВР [19] дефицитные материалы.
— Что именно?
— 4500 пудов мазута, 3500 пудов керосина, по 3000 пудов кровельного железа и гвоздей, подбивку для букс и немного обмундирования. У нас самих, как вы знаете, крайне скудные запасы.
— Знаю, — заметил Дзержинский, — а помочь надо. Вот прогонят дальневосточники белогвардейцев из Владивостока, тогда они поделятся с нами своими трофеями. Туда интервенты многое завезли.
19
ДВР — Дальневосточная республика — буферное демократическое государство, созданное на время по решению ЦК РКП (б) и Советского правительства для того, чтобы ослабить натиск Японии на Дальнем Востоке. В правительстве ДВР руководящую роль играли коммунисты.
— Феликс Эдмундович! Я еще хотел сообщить вам о недостойном поведении начальника хозотдела округа Берхмана. Он без нашего ведома экстренно запросил из НКПС добавочной высылки олова, свинца и баббита, причем в количествах, в два-три раза превышающих действительную потребность.
Нарком возмутился:
— Подготовьте от моего имени записку начальнику округа, укажите, что необоснованные требования материалов, запасы которых в Республике крайне ограничены, являются красноречивым доказательством полной бесхозяйственности и легкомысленного отношения к делу. Пусть начальник округа немедленно объявит Берхману строгий выговор с предупреждением.
— Слушаюсь, — промолвил Матвеев и собрался уйти.
— Одну минуточку, — остановил его нарком. — Я хотел, чтобы вы временно, месяца на три-четыре, остались в Сибири, пока не наладится снабжение предприятий. Как вы на это смотрите?
— Если прикажете, Феликс Эдмундович, останусь.
— Ну, а без приказа?
Преодолевая стеснение, Матвеев признался, что с нетерпением ждет возвращения экспедиции в Москву, так как жена болеет и ей очень трудно без него.
— А чем она болеет?
— Язвой желудка.
— Язвой желудка? Тогда не надо. На днях у одного из наших специалистов обнаружилась эта же болезнь и я его отправил лечиться в Москву. Несмотря на то, что он здесь очень и очень нужен был — исполнял обязанности заместителя начальника округа.
Тревожное известие пришло неожиданно.
— В Омских мастерских — чрезвычайное происшествие, — сообщил взволнованный Благонравов.
— Снова пожар? — быстро спросил нарком.
— Нет!
— Так что же случилось?
Благонравов начал рассказывать. Хищения топлива на узле достигли неслыханных размеров — около 900 пудов в сутки. По его приказанию чекисты стали принимать меры. Одна из них — усиленный караул у пропускной будки железнодорожных мастерских. Вчера после гудка об окончании работы чекисты увидели такую картину — почти у каждого из рабочих, направлявшихся к выходу, в руке было ведро с углем. Из мастерских
— Не буду я выслушивать ультиматум эсеровских вожаков…
— Феликс Эдмундович! Эсеров делегатами не выбрали, хотя они к этому всячески стремились. В делегацию вошли одни беспартийные — кадровый высококвалифицированный слесарь, старый котельщик и еще молодой подручный токаря, комсомолец… Выбрав делегацию, все успокоились и стали к станкам.
Нарком хотел что-то спросить Благонравова, но за дверьми в коридорчике послышались приглушенные голоса. Дежурный сотрудник доложил, что пришел комиссар Сверчков с тремя рабочими из мастерских.
Нарком поздоровался с вошедшими за руку, пригласил сесть, пытливо вглядываясь в лица делегатов.
— Мне известно, что у вас произошло, — начал он разговор. — И я хотел бы знать, как вы сами все это оцениваете?
Делегаты молчали и с минуты на минуту это молчание становилось все более тягостным.
Наконец, его прервал пожилой слесарь. Простуженным, хриплым голосом он, заметно волнуясь, сказал:
— Товарищ Дзержинский! Вы может думаете, что мы — несознательные или бессовестные люди. Нет! Разве мне или ему, или ему, — указывал он кивком головы на своих соседей, — не совестно тащить ведро угля, которое во как нужно для паровозов и кузницы? Конечно, очень совестно! Но войдите в наше очень тяжелое положение — ведь ни угля, ни дров нам никто не выдает. Как же нам прожить без отопления при здешних морозах? Жили бы мы, скажем, где-нибудь на юге, там, конечно, холодное время можно потерпеть. А как потерпишь у нас, в Сибири, при 30–35 градусах? И у каждого, конечно, дети… Что делать? Вот и тащишь каждый день по ведерку угля, хоть и стыдно мне, старому рабочему, опостылело до края…
Слесарь сокрушенно замолчал. А старый полуглухой котельщик с седыми усами и бородкой, приложив руку к уху, чтобы лучше слышать, согласно кивал головой.
Дзержинский тоже молчал и думал: «Как не войти в положение рабочих? Ведь не получая ниоткуда топлива, железнодорожники берут уголь в депо, в мастерских, с паровозов, с вагонов, иначе в сибирском климате они просуществовать не могут. Но мириться с этим никак нельзя. Видимо, единственный выход — выдавать рабочим транспорта топливо, хотя бы низкого качества, хотя бы по голодной норме. Наркомат должен узаконить такие выдачи и тогда несравненно легче будет вести борьбу с действительно злостными хищениями…»
Недоумевая, почему нарком молчит, избранный делегатом бойкий паренек с вихрастым русым чубиком, поддерживая высказывание слесаря, тихо добавил:
— Товарищ нарком! Если вот у вас, здесь, в вагоне тепло, то и у рабочего дома тоже должно быть тепло.
— Васька! Как ты разговариваешь с товарищем Дзержинским! — прикрикнул на него седой котельщик. — Что ты товарища наркома до нас равняешь? Они, считай по-старому, — министр путей сообщения. Они выполняют задание самого Ленина. Ты что, газет не читаешь? Что же ты и самому наркому мерзнуть прикажешь, как нам? Языкастый ты больно, а еще комсомол!