Народ, или Когда-то мы были дельфинами.
Шрифт:
— Они стали дельфинами, — пробормотал Пилу. — Я уверен.
«Почему я так не могу? — спросил себя Мау. — Где мои слёзы, когда нужно заплакать? Может быть, волна забрала их. Может, их выпил Локаха, или я оставил их в тёмной воде. Но я их не чувствую. Может быть, чтобы плакать, нужна душа».
Через некоторое время рыдания перешли в кашель и шмыгание носом. Затем Пилу очень осторожно оттолкнул руки Мау и сказал:
— Пожалуй, так мы много не наработаем. Пошли! Давай шевелись! И вообще я вижу, ты мне подсунул край потяжелее!
И его улыбка вновь засияла, словно и не исчезала никуда.
Достаточно было познакомиться
— Перед тем как пришла волна, все птицы взлетели в воздух, — говорил Мау, пока они выходили из-под полога леса на яркий послеполуденный свет. — Как будто они что-то знали — что-то такое, чего не знал я!
— Ну, птицы взлетают и когда охотники приближаются, — заметил Пилу. — Такая уж у них повадка.
— Да, но это было почти за минуту до прихода волны. Они знали! Как они узнали?
— Откуда нам знать?
Это была ещё одна характерная черта Пилу: ни одна мысль не задерживалась у него в голове надолго, потому что ей становилось одиноко.
— У призрачной девчонки есть такая штука… называется книга. Знаешь? Из чего-то вроде бумажной лианы. А в ней куча птиц!
— Раздавленных?
— Нет, они… вроде татуировок, только правильных цветов! А брючниковское название для птицы-дедушки— «птица-панталоны»!
— Что такое «панталоны»?
— Это брючниковские брюки для женщин-брючников, — объяснил Мау.
— Очень глупо — специально для этого изобретать другое слово, — заметил Пилу.
И всё. У Пилу была душа, заполняющая отведённое место, и он жил счастливо. А Мау заглядывал в себя и находил вопросы, на которые, кажется, не было ответа, кроме «потому», а «потому» — это ведь и не ответ вовсе. Потому что… боги, звёзды, мир, волна, жизнь, смерть. Нет причин, нет смысла, есть только «потому». «Потому» было проклятием, ударом по лицу, холодным рукопожатием Локахи…
— ЧТО ТЫ НАМЕРЕН ДЕЛАТЬ, КРАБ-ОТШЕЛЬНИК? СТЯНЕШЬ С НЕБА ЗВЕЗДЫ? РАЗОБЬЁШЬ ГОРЫ, СЛОВНО В «КОКОСОВОЙ ПОТЕХЕ», ЧТОБЫ ОТЫСКАТЬ ИХ СЕКРЕТЫ? ЖИЗНЬ ТАКОВА, КАКОВА ОНА ЕСТЬ! МИР САМ СЕБЕ ОБЪЯСНЕНИЕ! ВСЕ ВЕЩИ НА СВОИХ МЕСТАХ. КТО ТЫ ТАКОЙ, ЧТОБЫ ТРЕБОВАТЬ ОБЪЯСНЕНИЯ ПРИЧИН? КТО ТЫ ТАКОЙ?
Дедушки ещё никогда так не орали. От их грохотания у Мау разболелись зубы, и он упал на колени, а сундук с инструментами грохнулся на песок.
— Что с тобой? — спросил Пилу.
— Кха, — ответил Мау и сплюнул желчью.
То, что Дедушки залезали к нему в голову, было ещё полбеды, но гораздо хуже был хаос, который они после себя оставляли. Он уставился на песок и стал ждать, пока осколки его мыслей опять сползутся вместе.
— Дедушки со мной говорили, — пробормотал он.
— Я ничего не слышал.
— Считай, что тебе повезло! Ох!
Мау схватился за голову. Этот раз дался ему намного тяжелее предыдущих, гораздо хуже. И ещё что-то новое появилось. Казалось, звучали и какие-то другие голоса, очень
— Они хотят, чтобы я поднял последний якорь богов, — сказал он.
— А ты знаешь, где он?
— Да, в лагуне — и, как по мне, пускай там и остаётся!
— Ну хорошо, но ведь ничего страшного не случится, если ты его поднимешь?
— Страшного? — пробормотал Мау, пытаясь понять эти слова. — Ты хочешь благодарить бога воды?
— Ну, ты можешь про себя думать, что ничего такого не имеешь в виду, а людям станет легче, — сказал Пилу.
Кто-то что-то зашептал Мау в ухо, но слишком тихо, никак не разобрать. Наверное, какой-нибудь древний и плохо соображающий Дедушка, сердито подумал Мау. И даже если я вождь, моя работа — делать так, чтобы людям становилось легче, так, что ли? Или боги всемогущи и не спасли мой народ, или их не существует, и всё, во что мы верим, — отсветы в небе и картинки у нас в голове. Разве это не правда? Разве это не важно?
Голос у него в голове ответил — точнее, попытался ответить. Это было всё равно что смотреть на человека, кричащего на другом конце пляжа. Видно, как он подпрыгивает, размахивает руками. Может быть, даже удаётся разглядеть, как у него движутся губы, но ветер дует и шелестит листьями пальм и панданусов, и прибой шумит, и птицы-дедушки срыгивают необычайно громко, и никак нельзя расслышать, что именно кричит человек, но ты точно знаешь: то, чего не удаётся расслышать, — это крик. Вот и у Мау в голове всё было точно так же, только без пляжа, подпрыгивания, махания руками, губ, пальм, панданусов, прибоя и птиц, но с тем же ощущением: кто-то изо всех сил пытается тебе что-то сообщить, а ты не слышишь. Ну что ж, выслушивать правила Дедушек он точно не собирается.
— Я — маленький синий краб-отшельник, — сказал Мау вполголоса. — И я бегу. Но я не позволю опять загнать себя в скорлупу, потому что… да, здесь должно быть какое-то «потому что»… потому что… любая раковина слишком мала. Я хочу знать причины. Причины всего. Я не знаю ответов, но несколько дней назад я даже не знал, что существуют вопросы.
Пилу боязливо наблюдал за ним, словно пытаясь понять, нужно ли спасаться бегством.
— Пойдём посмотрим, умеет ли твой брат готовить, — сказал Мау, стараясь говорить ровным, дружелюбным тоном.
— Обычно не умеет, — сказал Пилу.
На его лице снова появилась ухмылка, но в ней была какая-то неуверенность.
«Он меня боится, — понял Мау. — Я его не бил, даже не замахнулся. Только попытался заставить его думать по-другому, и теперь он боится. Боится мыслей. Это магия».
«Это не может быть магией, — подумала Дафна. — Слово «магия» — лишь другой способ сказать «я не знаю»».
На полках под навесом шипело пиво в многочисленных кокосовых скорлупах. Из щелей наверху вылезали и лопались пузырьки. Это было пиво, которому ещё не пели. На этой стадии оно называлось «мать пива», и его легко было отличить, потому что вокруг всегда валялись дохлые мухи. Не утонувшие: стоило им глотнуть пива, они мгновенно умирали и превращались в маленькие мушиные статуи. Это было самое настоящее Демонское Питьё.