Народ лагерей

Эркень Иштван

«Непросто — даже для меня — совместить в пространстве и времени эти тускнеющие воспоминания, но еще сложнее воспроизвести их так, чтобы стало понятно и тем, кто этого не пережил»¹⁵.

Первый опросный лист Иштвана Эркеня был составлен в госпитале для военнопленных № 2599 в Тамбове и датирован 2 февраля 1943 года. (В эвакогоспитале он находился по поводу авитаминоза и пиодермии голени.) Эта анкета была подписана Эркенем месяцы спустя, 9 мая 1943 года. Из госпиталя его выписали 20 августа и 1 сентября 1943 года зарегистрировали в лагере № 188, размещенном в густом лесу, близ станции Рада под Тамбовом. Здесь он провел два года, здесь же впервые в жизни столкнулся с «радостями» физического труда. Первые работы, в каких Эркень принял участие, оказались рубкой леса: пленные изготавливали шпалы. Именно в этом лагере Эркень и начал писать, делая свои первые заметки огрызком карандаша на клочках бумаги, выдаваемых для курева ¹⁶.

Второй

опросный лист датирован 5 февраля 1945 года, когда Эркень прибыл в красногорский лагерь № 27 под Москвой. С 1944 г. лагерь в Красногорске стал оперативно-пересыльным и явился первым организационным пунктом лагерей и лагерных отделений Московской области. Через лагерь № 27 в разные годы и с разными сроками пребывания в нем прошли практически все представители военной, политической, экономической и интеллигентской «элиты» стран, воевавших против СССР. Здесь действовали три зоны: 1-я зона — так называемая «особая», или офицерская, 2-я зона — антифашистская школа и 3-я зона — рабочая. В период с 1942 и по 1949 год число поступивших в этот лагерь составило 48 043 человека¹⁷.

Сначала Иштван Эркень находился в 1-й зоне — «в виде исключения»; впоследствии он вспоминал об этом периоде так: «Иной раз встречи происходили самые невероятные, ведь кого здесь только не было: писатели, музыканты, дирижеры, художники разных национальностей; кое о ком из них выяснилось потом, что они являлись военными преступниками…»¹⁸

25 мая 1945 года Эркень был переведен в Центральную антифашистскую школу (ЦАШ), действовавшую в Красногорске с февраля 1943 года¹⁹. Штатными преподавателями школы были известные члены Коминтерна, общественные деятели, сотрудники Главного политического управления Рабоче-крестьянской Красной Армии, советские ученые. Школа имела шесть секторов: немецкий, австрийский, итальянский, румынский, венгерский и чехословацкий для так называемых судетских немцев. Прежде школа действовала на территории лагеря № 27, а с 1945 года была выделена в самостоятельный «спецобъект № 40»²⁰. Иштван Эркень находился на этом объекте до 18 сентября 1946 года, работал младшим преподавателем по венгерской литературе и истории. Тогда он познакомился с представителями венгерской эмиграции в СССР: Матяшем Ракоши, Йожефом Реваи, Дердем Лукачем Дюлой Хай; они часто приезжали в лагерь читать лекции.

К этому времени уже каждую неделю выходила газета для военнопленных «Игаз Со», в подготовке которой принимали участие и сами военнопленные. Эркень был членом редакционной коллегии, писал статьи и даже стихотворения, которые публиковались в этой газете²¹.

Теперь уже у него была отдельная комнатка, некий австрийский эмигрант снабдил его бумагой и ручками — появилась возможность писать. Согласно данным опросного листа 18 сентября 1946 года Эркень был возвращен со спецобъекта № 40 в 27-й лагерь.

Последняя пометка в его личном деле датирована 21 декабря 1946 года: отбыл из лагеря № 27 в распоряжение ЦК Компартии Венгрии. «Дело закончено в связи с освобождением военнопленного и убытием его в распоряжение ЦК Компартии Венгрии». Генеральный секретарь Венгерской коммунистической партии Матяш Ракоши еще весной 1946 года требовал ускорить возвращение Эркеня на родину. В своем письме Золтану Санто, представителю Компартии Венгрии в Исполнительном Комитете Коммунистическго интернационала, от 13 апреля 1946 года он поддерживает просьбу Шандора Сиклаи об освобождении и отправке на родину военнопленного Иштвана Эркеня²². Из документа явствует, что, давно живя в московской эмиграции, Ракоши не слишком хорошо знал писателя, поскольку сам он пишет: «Особый упор делаем на Иштвана Эркеня, так как у нас ощущается серьезная нехватка полезных делу журналистов». И далее: «Шлите сюда демократически настроенных интеллектуалов — и как можно скорее!»

Иштван Эркень прибыл в Будапешт на второй день Рождества. Архивные материалы, которыми мы располагаем, позволяют предположить, что на родину он был доставлен самолетом. Писатель и сам впоследствии вспоминал, что в ту пору каждые три месяца в Венгрию летал самолет с освобожденными пленными²³.

Испытания и муки, пережитые за 4 года войны и плена, Иштван Эркень фактически первым увековечил в литературе тремя значительными произведениями: еще будучи в лагере, он написал пьесу «Воронеж», социографическое исследование «Народ лагерей» и рассказы-исповеди своих товарищей по несчастью под названием «Они вспоминают». По данным, какими мы располагаем на сегодняшний день, записанные им воспоминания других военнопленных и пьесу «Воронеж» писателю еще до освобождения из плена удалось переправить на родину с кем-то из сотоварищей. «Они вспоминают» — истории судеб десяти военнопленных венгров — увидели в свет в Венгрии в 1946 году, когда сам Эркень еще находился в плену. Издательство самовольно изменило название произведения,

дав ему заголовок «Прежде чем попасть сюда», и автор намеревался в дальнейшем восстановить прежнее название²⁴.

Рукопись социографического исследования «Народ лагерей» автор привез на родину самолично — в качестве подлинного свидетельства и поучения, в качестве документально зафиксированной судьбы венгерского народа, пережившего катастрофу под Воронежем. Вначале произведение было опубликовано в еженедельниках «Ёвендэ» («Грядущее») и «Уй Мадьярорсаг» («Новая Венгрия») с продолжениями, а летом 1947 года — и отдельной книгой. В виде тоненькой брошюрки была издана и пьеса «Воронеж», с полным основанием причисленная к жанру исторической драмы. Известный режиссер Золтан Варкони собирался ставить пьесу. В 1984 году был обнаружен договор, подписанный вместо автора его матерью. «Постановка была запрещена на том основании, что невозможно, да и не дозволено предполагать, будто бы советская учительница способна влюбиться в венгерского сержанта»²⁵. В ту пору в Венгрии увидело свет неисчислимое количество репортажей, воспоминаний, гневных обличений всех ужасов фронта и лагерей. Вся эта писанина — самого дешевого толка — в основном сводилась к перечислению кошмаров. Кроме того, по заказу Компартии Венгрии, стремившейся нажить себе политический капитал на репатриации военнопленных, по мере приближения к «году перелома»²⁶ одно за другим появлялись пропитанные идеологией воспоминания и хвалебные гимны. И когда наконец в произведениях Эркеня в полный голос заговорила подлинная реальность, совместно пережитая трагедия народа — реальность, отраженная на высоком художественном уровне в произведениях непреходящей литературной ценности, — это событие было встречено, можно сказать, молчанием. С официально-политической точки зрения казалось выгоднее не подчеркивать тот исторический факт, что мы, венгры, воевали против советского народа и его армии и что советский плен мало походил на курортное развлечение. Властям пришлось терпеть, что, наряду со множеством халтуры, на данную тему появилось произведение документальной и художественной ценности, однако должного признания этот труд не получил ни в то время, ни при жизни писателя, да, пожалуй, и до сих пор. А между тем книга Иштвана Эркеня, которую держит в руках читатель, занимает особое место в литературе о войне и плене.

Форма этого первого крупного прозаического призведения Эркеня была тщательно продумана автором и выбрана не случайно. Жанр социографии вообще популярен и развит в венгерской литературе, а у Эркеня к моменту создания «Народа лагерей» был знаменитый предшественник: в 1934 году в стране нашумела, а впоследствии принесла автору славу и за рубежом книга Дюлы Ийеша «Народ пусты» (в русском переводе «Люди пусты») — глубокое социографическое иследование жизни венгерских батраков. Даже перекличка названий подчеркивает сознательное намерение И. Эркеня продолжить эту традицию венгерской литературы. Стиль произведения — скупой в эмоциях, как бы нарочито отстраненный от личных переживаний автора — служит цели нарисовать беспристрастную картину жизни лагерного народа. Венгерского народа — ведь за лагерной проволокой оказалась основная сила нации, боевая, трудоспособная, созидательная, полмиллиона человек из страны с относительно небольшим населением.

Запечатленная Эркенем микроистория полностью вписывается в макроисторию эпохи. Мотивы, побудившие его увековечить судьбы венгерских солдат во Второй мировой войне, писатель четко объясняет потомкам в ведении к циклу «Они вспоминают»: «… венгерские солдаты, начавшие свой путь в Венгрии тридцатых годов и, пройдя фронтовой ад, оказавшиеся в плену, — все они одинаково интересны, духовное развитие их в равной степени характерно и с поразительным единообразием подтверждает один и тот же принцип, один и то же факт — становление иным. Когда иными становятся убеждения, иной — мораль и вера. Иным делается и сам человек. С какой бы отправной точки «люди лагерей» ни исходили, каким бы путем ни шли, все оказывались у одной цели — в новой венгерской жизни… На страницах этой книги получили возможность высказаться самые разные люди, представители почти каждого класса или слоя. Безымянные носители трагедии нации и ее последующего возрождения вспоминают о прошлом, и в воспоминаниях их должны заключаться все причины национальной трагедии и извлеченные из нее уроки — подобно тому, как в капле морской воды заключено море. Поэтому я предпочел оставить их безымянными. Кто вспоминает, то высказывает суждение»²⁷.

Суждение самого писателя оказалось настолько верным, что каждая его отдельная фраза, утверждение, вывод уместны и теперь, 60 лет спустя. Более того, исследования Эркеня выдержали испытание временем и с точки зрения научной: достаточно хотя бы сравнить его подсчеты (полмиллиона венгерских военнопленных) с данными советских архивных источников. Описание условий содержания пленных, снабжения их продовольствием и пр. также поразительным образом совпадает с теми сведениями, которые можно почерпнуть из распоряжений и директив НКВД/МВД.