Народники-беллетристы
Шрифт:
"— Ну, скажи на милость, — возражал он, — хороша ли твоя участь? Ладно ли живешь ты? А ведь, кажись, дубья-то получил в полном размере,
— Что же, крестьянин я настоящий. Слава Богу! — честный крестьянин! — говорил отец.
— Какой ты крестьянин! Всю жизнь шатаешься по чужим сторонам, бросил дом, пашню, ни лошади путной, ни кола. В том только ты и крестьянин, что боками здоров отдуваться! Пойдешь на заработки, — ногу тебе там переломят, а придешь домой, — тебя высекут.
— Не говори так, Мишка, — с страстной тоской огрызался отец.
— Разве не правда? — Барщина кончилась, а тебя все лупят.
— Мишка, оставь!
По Михайло злобствовал до конца.
— Да есть ли в тебе хоть единое живое место? Неужели ты меня думаешь учить так же маяться? Не хочу!
— Живи, как знаешь, Бог с тобой! — стонал отец.
Тогда Михайле делалось жалко отца, так жалко, что и сказать нельзя".
Михайло не хотел жить так, как жили его "прародители",
— Как люди, Миша, — робко заметила девушка.
— Какие люди? — Это наши старые-то? — Да неужели это настоящая жизнь? Побои принимать, срам… солому жрать! Человеком хочется жить… А как? Не знаешь ли, Паша, ты? — Скажи, как жить? — спросил оживленно Михайло.
— Не знаю, Миша, голова-то моя худая. Я могу только идти, куда хочешь, хоть на край света с тобой…
— Как же нам быть, чтобы честно, без сраму, не как скотина какая, а по-человечьему… — Михайло говорил спутанно, "но в глазах его сверкали слезы".
Когда крестьянин попадает и такое положение, в каком был Михайло, то перед ним оказываются только два выхода: или оставить деревню и искать счастья на стороне, стараясь найти новое занятие и с помощью его устроить "по-человечьему" свою новую жизнь, или примкнуть к деревенскому "третьему сословию", сделаться кулаком, который мог бы есть что-нибудь получше "штуки" и не опасаться розог, заготовленных в волостном правлении. Наши народники не раз подмечали и указывали, что кулаками делаются в деревне, по большей части, очень талантливые и выдающиеся люди [9] .
9
"Известной долей кулачества обладает каждый крестьянин, — говорит г. Энгельгардт, — за исключением недоумков, да особенно добродушных людей, вообще карасей. Каждый мужик в известном смысле кулак, щука, которая на то и в море, чтобы карась не дремал… Я не раз указывал, что у крестьян страшно развит эгоизм, индивидуализм, стремление к эксплуатации. Зависть, недове-рие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству — все это сильно развито в крестьянской среде. Кулаческие идеалы царят в ней. Каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася" ("Письма из деревни", стр. 491).
У Гл. Успенского и г. Златовратского есть примеры того, как люди народа берутся за кулаческую наживу, между прочим и за тем, чтобы оградить от поругания свое человеческое достоинство. Но для этого нужны: во-первых, кое-какие средства и благоприятный случаи, а во-вторых, особый склад характера. В числе деревенских друзей Михайлы мы встречаем некоего Ивана Шарова, который имеет, по-видимому, все данные, чтобы сделаться достойным представителем деревенской буржуазии. У него есть живость, изобретательность и замечательный "нюх". Он кидается за грошом во все стороны, так что "жизнь его походит на мелькание". Но Михайло, хотя и питал удивление к талантам Ивана, но сам "решительно не спосо-бен был вертеться таким кубарем"… Всю жизнь крутиться, ускользать, ловить случай — это было не по его характеру".
"— Не понимаю, как это ты все вертишься? — спрашивал он не раз Шарова.
— Без этого нельзя, пропадешь, — возражал последний. — Надо ловить случай, без дела сидеть — смерть…
— Да разве ты работаешь? По-моему, ты только бегаешь зря.
— Может и зря, а мной раз и подвернется счастье, а уж тут… На боку лежа, ничего не добудешь. За счастьем-то надо побегать".
Михайло был рожден не купцом, а работником. Если он иногда отзывался о своем деревенском хозяйстве в таких выражениях, которые легко могли бы привести в отчаяние хорошего народника, то это происходило вследствие одной только причины: хозяйство это не давало ему возможности жить по-человечески. Явись такая возможность, — и Михайло вполне помирился бы со своей крестьянской участью. "В другое время, более правильное, — говорит г. Каронин, — из Михайлы вышел бы довольный собой и своим; хозяйством крестьянин, для которого достаточно хлеба и навозу, хорошего мерена и толстобревной избы, пары свиней и с десяток баранов, чтобы он считал себя счастливым". Он сделался бы, словом, настоящим Иваном Ермолаевичем и стал бы восхищать гг. народников "стройностью" своего миросозерцания. Но у него нет ни хлеба, ни навозу, ни хорошей избы, ни свиней, ни баранов, — и потому его миросозерцание лишено всякой "стройности". Он злобствует, презирает своих "предков", мучится над вопросом о том, как жить "по-человечьему", и, наконец, после различных злоключений, после столкновений со старшиной и кулаком Трешниковым, он требует у отца паспорт и покидает деревню. На этом оканчивается очерк "Молодежь в Яме".
Повесть "Снизу вверх" рисует нам его дальнейшие похождения. Придя в город, Михайло прежде всего угодил в острог
Работая на кирпичном заводе, он много слышал о некоем Фомиче, простом слесаре, о котором все рабочие отзывались с величайшим уважением. Раз Фомич пришел даже на завод, причем поразил Михайлу своей благообразной внешностью и европейским костюмом. К нему-то и направился теперь ваш юноша, "одаренный какой-то необычайной жаждой борьбы с чем-то, гонимый какой-то силой, нигде не дававшей ему покоя".
Но, войдя в квартиру Фомича, Михайло подумал, что по ошибке попал к каким-то господам. "Свет ярко горевшей лампы его ослепил, а четверо сидевших за чаем, одним своим видом так поразили его, что он стал, как вкопанный, у порога… Самовар, стол, мебель, комната, — все это было так чисто и приятно, что совсем довершило его изумление". Но обитателем квартиры оказался не кто иной, как Фомич.
— Вот тебе раз, а слесарь, — с быстротой молнии подумал Михайло.
С величайшим смущением объяснил он Фомичу цель своего прихода и заявил, что ни за что не вернется на кирпичный завод, потому что тамошняя обстановка отупляет его.
— В башке целый день ничего, — как пояснил он на своем грубом языке.
У Фомича было много работы на дому, и он взял Михайлу к себе в ученики. Тогда началась новая жизнь для этого последнего. Он видел, что Фомич сумел разрешить вопрос о том, как жить по-человечески. Поэтому он чувствовал род благоговения к своему хозяину, к его жене и ко всем их друзьям. Они подавляли его своим умственным превосходством. "Сравнивая себя с ними, он привык считать себя круглым дураком. Но, однажды ночью оставшись один в мастерской, он вдруг сообразил, что он ведь также может учиться, что ведь Фомич, откуда же он взял? Пораженный этой мыслью, он от радости подскочил с постели, не зная еще сам — зачем это сделал". Схватив валявшееся в мастерской руководство к слесарному и другим ремеслам, он стал припоминать полузабытую им грамоту, которой его обучали когда-то в деревенской школе. Сперва дело пошло очень плохо… Успехи его ученья замедлились тем, что его застенчивость мешала ему обратиться за помощью к новым друзьям. Но во всяком случае начало было положено. "С этой минуты он каждый вечер упражнялся".
Но кто же этот Фомич, этот слесарь, который кажется каким-то высшим существом простому деревенскому парню? Это тоже "сын народа", но сын, воспитанный при особых условиях. Он происходил из бедных городских мещан и в детстве отбыл неизбежную каторгу ремесленного обучения. Впрочем, у него был сравнительно добрый мастер: он бил его "не клещами", а "только" кулаком. Жажда знания пробудилась в нем довольно рано, а, придя в возраст, он "каждую свободную минуту употреблял на то, чтобы поучиться. От постоянного урезыванья отдыха он ослабел, здоровье его пропадало, улыбка исчезла с его добродушного лица". Но скоро сама судьба пришла к нему на помощь. С ним случилось одно неожиданное обстоятельство, которое он сам считал для себя большим "счастьем". Его посадили в острог за стачку. Там, было плохо во всех отношениях, кроме одного: у него было много свободного времени. "Что же мне, в самом деле, — рассказывал он впоследствии, — квартира готовая; вот я и давай читать, рад был! Потому что такой свободы у меня не было и не будет, как в остроге, и много я тут сделал хорошего!" В остроге он "кончил арифметику, геометрию, прочитал множество книг, выучился понимать толк в литературе, с каким-то инстинктом дикаря чуя, что хорошо. Прошел он и грамматику, хотел даже попробовать немецкий язык" и т. д., а затем начальство же позаботилось и об его высшем образовании: его отправили в ссылку. В том дрянном городишке, куда он попал, жила одна ссыльная, больная женщина из интеллигентной среды, Надежда Николаевна. Она-то и взяла на себя роль профессора всех наук в этом своеобразном университете. С нею Фомич прошел "географию и принялся за алгебру и физику". Когда, впоследствии, Фомич вернулся в свой родной город, то был уже порядочно образованным человеком. Как трезвый, трудолюбивый, хорошо знающий свое ремесло слесарь, он имел сравнительно хороший заработок на каком-то механическом заводе. Таким образом он имел возможность создать себе ту европейскую обстановку, которая так поразила Михайлу. Упорно трудясь целый день, он по вечерам читал книги и газеты и вообще жил сознательной жизнью. Этому немало способствовала его жена, та самая Надежда Николаевна, которая когда-то обучала его в ссылке, "на краю света".