Нарушая приказы
Шрифт:
– Какое же?
– В Нарве находится сын государя Петра – Алексей. А Карлус считает, что, захватив его, у него появляется шанс склонить того к миру. При этом с возможностью возвращения русскими захваченных у нас земель.
Что-то не верилось фон Шлиппенбаху, что этот гнусный поступок, а иначе как еще можно назвать, будущий торг, был придуман самим королем. Не иначе, кто-то из свиты посоветовал совершить сию мерзость. Русские и так слабы. То тут, то там уходят без боя. Казалось можно без всякой осады взять и Дерпт, и Гродно, и Нарву. Да и откуда королю было
– Новость, принес тот, кто выдал нам изменника Иоганна Рейнгольда фон Паткуля.
Год назад бывшего шведского офицера, перешедшего на службу к Петру Алексеевичу Романову (в те времена это еще было модно) выдал шведскому королю ни кто иной, как Август, союзник русских и хитрая лиса, почуявшая, что ее нору займет молодой самец. Самцом тем был – Станислав Лещинский. Не удивительно, что сей примерзший старикашка не гнушается подлыми поступками.
Вновь громыхнуло, а затем вечернее небо осветила яркая вспышка молний. Раздался взрыв.
Оба полководца перекрестились. В лагере вдруг поднялся шум. Фон Шлиппенбах встал со стула и подошел к входу. Приподнял завесу и посмотрел.
Все кругом ожило. В воздухе, пропитанном летней свежестью, пахло гарью и порохом.
– Что случилось? – поинтересовался генерал-майор, у пробегавшего мимо солдата.
Тот остановился. Поправил треуголку, попытался застегнуть пуговицу на кафтане. Но офицер отмахнулся не надо.
– Что случилось? – повторил свой вопрос фон Шлиппенбах.
– Молния угодила в телегу, на которой везли порох, господин генерал-майор. Несколько человек ранено, двое убиты.
Сказал и бросился бежать туда, где уже сновала толпа солдат в сине-желтых мундирах.
Фон Шлиппенбах вернулся в шатер. Взял парик. Надел. Посмотрел на фельдмаршала и проговорил, спокойно, словно не порох взорвался, да и убитых не было:
– Пойду, взгляну господин фельдмаршал.
Не дожидаясь приказа, выскочил из шатра.
Где-то там за стенами избы лил дождь. В русской печке потрескивали дрова, поэтому в небольшой гостиной было тепло. На окне, вглядываясь в мутную слюду, лежала кошка. Во дворе, забившись в конуру, изредка лаяла собака. Алексей даже удивился, когда, войдя во двор, увидел ее. За все время, что простояли у ворот, она так и не подала голоса. Вероятно, чувствовала, что люди они хорошие. Хотя, – предположил тогда царевич, – кто знает, какие причины были у псины, чтобы не тявкать.
Хозяин, прежде чем отворить ворота, минуты две, а может быть и больше, разглядывал их в щель, и лишь убедившись, что не вороги – отворил. Ружьишко у него было старое, по сравнению с той же фузеей тяжелое. Как бы он с помощью него отбился от неприятеля, оставалось для путников загадкой.
Сейчас сидя за просторным столом, занимавшим почти половину горницы, он внимательно слушал Шредера, а тот пытался в двух словах изложить происходящее сейчас в Ингерманландии.
Мужичок, поглаживая большую, уже седую бороду вздыхал, иногда уточнял некоторые моменты
Его жена хозяйничала на небольшой кухоньке, варя для гостей бобовую похлебку (для чего Монахову пришлось потревожить их запасы). А пока ужин готовился, мужичок из погреба извлек соленья: огурчики и грибки. Поставил кувшин с пивом, но капитан отрицательно помотал головой. Старик пожал плечами. Шредер мигнул денщику. Тот встал и направился к их вещам. Вернулся со стеклянной бутылью.
– Хлебное вино. – Проговорил Христофор, когда Онегин поставил ее на стол. Затем оглядел присутствующих и сказал, – на четверых хватит. А хлопчики, – капитан взглянул на денщика с царевичем, – и кваску выпьют. Надеюсь, квас у тебя найдется?
– Квас, это того, – промямлил хозяин, – найдется.
– Вот и славно! Рано им с Ивашкой Хмельницким близко знакомиться.
Хозяин встал из-за стола и ушел на кухню. Вернулся с другим кувшином, наполненным почти под самое горло.
Между тем, Христофор наполнил кружки хлебным вином.
Алексей же сидевший все это время за столом в основном помалкивал, да наблюдал. Хоть и пришлось дать хозяину продуктов, но бедняком назвать того нельзя было, хотя и зажиточным то же. Вон и кружек у него оказалось столько, сколько было нужно.
Между тем разговор продолжался. Видимо и капитана очень вопрос сей интересовал, так как тот вскоре поинтересовался у хозяина на счет его жизни. С явной не охотой тот стал рассказывать. Оказалось, что большую часть своей жизни тот прожил здесь в лесу. Детей наплодил, да вот только те, как выросли – улетели куда-то. И от них ни слуху, ни духу, вот только младшенький, Серафим изредка навешает батьку.
Сам же он – бортник. (2)
– Может медовухи? – вдруг спросил хозяин.
– Неси, если не жалко.
Вот только тому идти ни куда не пришлось, в горницу заглянула его жена с бобовой похлебкой. Поставила чугунок на стол и посмотрела на мужа.
– Милая принеси-ка нам медовухи, – проговорил мужичок, – той, что припасена для гостей дорогих.
Хозяюшка, ворча, вновь удалилась на кухню.
– Экая недовольная, – проворчал мужик.
Вернулась с кувшином. Посмотрела сердито на мужа. Забрала со стола пиво и ушла, по-прежнему ворча что-то себе под нос.
– Бабы, – вздохнул хозяин, – что с них взять. Вечно не довольны. Особенно когда в честной компании вздумаешь посидеть.
Ливень все продолжался и продолжался. Пришлось заночевать в избушке. Может и к лучшему. Где еще в лесу место для ночлега найдешь, а тут, по крайней мере, тепло. Вот только спать пришлось в сарае.
Шредер похрапывал, Онегин мирно дремал, Монахов был пьян в стельку. Да же опыт, полученный им в монастыре, не помог тому остаться стоять на ногах. Шипицына тоже изрядно выпил, и было удивительно, смотреть, как капитан, пригубивший чуть-чуть, да денщик тащили того в сарай. Царевич же ворочался из стороны в сторону, казалось, что снится ему – плохой сон.