Нас время учило
Шрифт:
Хмуро молчит палата. Из двадцати ее обитателей у половины нет какой-нибудь руки, а Колька — без обеих.
— У, сука толстая, — с ненавистью шипит он вслед уходящей делегации и вдруг с криком и слезами топчет кулек. Летят карамельки, сыплется стертое в порошок печенье. Я уговариваю, успокаиваю Кольку. Пионеров быстро выводят из нашей палаты.
И еще одно воспоминание.
Провожают Володю. Его провожает сам начальник госпиталя, полковник медслужбы, политотдел госпиталя. Какие-то
Торжественные проводы. Речи. Цветы.
Раненые в халатах образуют большой круг в вестибюле госпиталя, внутри этого круга другой, меньший круг из начальства госпиталя, врачей, офицеров. А посредине, тяжело опираясь одной рукой на костыль, возвышается Володя в офицерском кителе с золотой звездой… Он стоит красивый, грустный, отрешенный от всех речей и почестей, и глаза его теплеют, только когда он встречается взглядом со стоящей рядом худенькой и невзрачной девушкой. Она обнимает его крепко, на глазах у всех, и осторожно ведет по каменному полу к выходу, а он неуклюже трюхает рядом всей своей громадой.
— Мог бы и покрасивше найти… — говорит кто-то сзади.
Нет, пожалуй, не нужна ему покрасивше.
По тому, как она, слившись с ним воедино, поддерживает его, как бережно ведет, как смотрит на него, и по тому, как он ловит ее взгляд, видно, что нашел он для себя самую красивую…
Еду в Ленинград!
Уже был назначен на реампутацию, и вдруг спасительный вызов от Лили — перевод в ленинградский госпиталь.
В Ленинград, в Ленинград! К нашим!
Я просто прыгаю от радости.
Мне выписывают документы и выдают (вот неожиданность!) вместо военного обмундирования шикарный серый американский костюм-тройку. Из нашего госпиталя в строй не возвращаются, поэтому начальство позаботилось о том, чтобы выписывающиеся получали гражданскую одежду из американских подарков.
Я получаю черную шинель-пальто, белую шапку-ушанку и останавливаюсь перед зеркалом — я это или не я?
Последние прощания с родными. Мы с Ниссой идем на вокзал — Ленинградский вокзал!
Смотрю на свой билет и обнаруживаю, что еду в одиннадцатом вагоне.
Это портит настроение — не люблю число одиннадцать. Одиннадцатого ноября началась моя армия. Одиннадцатого июля я был ранен. В одиннадцатой палате мне отняли руку. А теперь этот вагон. Хорошего не жди.
Делюсь своими предчувствиями с Ниссой. Она смеется: не знала, что ты суеверный!
Мы спешим к вокзалу. До отхода пятнадцать минут. Нисса несет мой рюкзак, аккуратно и плотно запакованный ею; мы минуем ступени. Платформа, поезд. Одиннадцатый вагон. Рядом с проводником стоит офицер НКВД.
— Ваши документы.
Показываю
Офицер медленно просматривает все бумаги.
— Почему едете в Ленинград?
— Перевожусь в ленинградский госпиталь.
— На основании чего переводитесь?
— На основании вызова.
— Где вызов?
Нисса начинает нервничать. Часы на платформе показывают пять минут до отхода поезда.
— Вызов в рюкзаке. Я же предъявил все нужные документы.
— Мне не указывайте! Я знаю сам, что нужно. В Ленинград вы не поедете.
— Дай рюкзак, я достану вызов! — Нисса начинает лихорадочно распаковывать рюкзак и срывает ноготь. По пальцу сильно струится кровь, она облизывает ее и выворачивает из рюкзака какие-то тряпки, подарки, конфеты. Все это летит пестрой кучей на перрон.
— Вот вызов — смотрите.
Офицер просматривает вызов.
— Раз вы переводитесь в госпиталь, у вас должна быть история болезни. Предъявите историю болезни.
— Это еще зачем? Вы что — врач?
— Я сказал — в Ленинград не поедете.
Где-то впереди слышен свисток, и паровоз отвечает протяжным гудком.
Нисса вытряхивает на перрон все, что было в рюкзаке, и достает уложенную на самое дно историю болезни, потом беспорядочно запихивает назад всю кучу вещей.
Офицер листает историю болезни.
Поезд трогается.
— Идите в вагон, — говорит он, становясь на подножку. — Вот, держите пока вашу липу, — сует он мне ворох бумаг.
Прыгаю на подножку. Нисса передает мне раскрытый рюкзак.
— До свидания, Ниссочка! Спасибо за все!
Захожу в вагон, волоча за собой рюкзак. Пачка документов — в зубах. Нахожу свое место. Вагон воинский, вокруг меня серые шинели, я один здесь штатский.
Сначала меня принимают как чужого, но потом, разобравшись, в чем дело, дивятся — какой это госпиталь так шикарно одевает солдат.
Поезд постукивает. С каждым стуком — шпала. С каждой шпалой ближе Ленинград!
Ночь — и я дома. Прямо не верится! А пока можно прикорнуть немного.
Меня будит милиционер и требует следовать за ним. Он ведет меня через несколько вагонов, и я оказываюсь в дежурке того самого офицера. Снова проверка документов, на этот раз он перечитывает все медленно, сопоставляя даты, вглядывается в печати, подписи и говорит, что все равно высадит в Бологом. В Ленинграде мне делать нечего.
Не возражая, молча сижу. Одиннадцатый вагон — чего можно было еще ожидать!
Часа через два проверка кончается. Офицер говорит, что займется мной еще в Ленинграде, и отпускает меня.