Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая

Вишневский Евгений Венедиктович

Вот он проверил сети, подгреб к берегу, вытащил лодку на галечную косу. Я подошел, помог ему. Рыбак хмур, зол и неразговорчив, ведет себя со мной крайне нелюбезно.

— Ну, как улов? — спросил я, заглянув в лодку. Там били хвостами с дюжину сигов, муксунов и омулей.

— Улов как улов, — буркнул рыбак, — тебе что за дело? — И пристально посмотрев мне в глаза, спросил: — С корабля, что ли?

Невдалеке от нас на якоре стояло небольшое судно.

— Да нет, — ответил я, смущенный его неприязнью, — геологи мы. В общежитии возле клуба живем.

— А-а-а-а! То-то я смотрю, где-то я тебя видел. — Рыбак сразу сменил тон, лицо его расплылось в улыбке. —

А я сперва подумал, что ты по берегу мылишься, соображаешь, как на посудину свою попасть. Я за тобой давно слежу: ты с полчаса, должно, как неприкаянный по берегу шарахался. Матрос, думаю, козел вонючий, заячья душа, прогулял ночь на берегу и закуковал тут. У меня ведь эти сволочи, гуляки морские, уже две лодки тяпнули. До корабля догребут да и бросят. Одну-то на берег возле самого Нордвика выбросило, а другую льдом раздавило да по всему берегу бухты раскидало. Я ведь уже решил: сейчас лодку вытащу да домой — за мелкашкой. А как станешь ты от берега выгребать — шлепну за мое поживаешь, камень на шею, да в воду! Другие поостерегутся! — Он засмеялся. — Это ты еще счастливчик, что я на рыбалку с собой винтовочку не взял, я, бывает, беру ее, когда нерпы шалят, сети рвут...

Мы спрятали лодку в камнях, рыбак запер ее на замок, весла и мешок с рыбой взял с собой.

— Рыбы-то тебе надо? — спросил он меня, раскрывая мешок. — Возьми на уху.

— Да нет, спасибо. Мы сегодня, может быть, уже улетим.

— Ну, смотри, как знаешь...

Некоторое время мы молча шли по косогору. Я помогал рыбаку нести довольно-таки тяжелый мешок с рыбой.

— Слушай, — наконец решился он на разговор, который сперва, как видно, посчитал неудобным, — скажи на милость, чего это там с Нордвиком случилось, а? Большой поселок был, люди жили, балков, однако, больше полусотни. И вдруг в один прекрасный день приказ: два часа на сборы и все до одного отсюда — фьюить! И люди, ты знаешь, бежали оттуда, как очумелые, все бросили, ни тряпки, ни чашки, ни ложки с собой не захватили!.. Я ходил там, по этому поселку. Страшная картина: все стоит брошенное... Вот как застал их этот приказ, так все и бросили: у домов двери настежь, машины посреди улицы, в домах постели незастланные, посуда на столах грязная, журналы старые, книжки, продукты в кладовках... Те, что не сгнили, конечно,.. Но тут, на Севере, все хорошо хранится... Там, люди болтают, атомную руду обнаружили, вот начальство и эвакуировало всех от греха подальше...

— Да нет там никакой атомной руды, — махнул я рукой (как будто-то я что-то понимаю в геологии!), — просто, скорее всего, дали приказ свернуть поселок как нерентабельный... Ну, а вывозить оттуда скарб раз в пять дороже, чем новый купить. Да и, наверное, нахлебались тут все так, что бежали куда глаза глядят так, что только давай бог ноги!

Возле нашего общежития мы простились.

— Может, все же возьмешь пару хвостов, а? — напоследок предложил рыбак, но я опять твердо отказался.

«Да, — думал я, сидя на ступеньках нашего крыльца, — а ведь вполне бы мог и шлепнуть он меня из мелкашки, не вступая ни в какие переговоры, ищи-свищи потом. А стреляют здесь люди хорошо».

Наши уж встали. Более того, Наташа сервировала завтрак, и за столом сидел весь экипаж «нашего» «Ми-4», а с ними какой-то незнакомый мне летчик в кожаной куртке. Ребята принесли с собой бутылку водки — похмелиться (а может, это принес тот, новый летчик, не знаю), но сами пить не стали — у них вылет; мы не стали пить тоже, новый летчик отказался пить наотрез (может, из солидарности — не пить же одному!).

Быстро (и основательно) заправившись, ребята ушли. Наташа убрала со стола. И тут выползли из «своей» комнаты бедные солдатики.

— Чайку у вас нету крепенького? — жалобно спросил бас-гитарист, с видимым трудом подавив приступ тошноты.

— Да вам, поди, не чаю сейчас надо, — хохотнул Лев Васильевич, — а покрепче чего-нибудь.

И только он сказал это, как распахнулась дверь и к солдатам вошел их замполит и торжественно заявил, поставив на стол бутылку питьевого спирта:

— Вот, лекарство принес. Лечитесь, сукины дети! — и уселся за стол, дав тем самым понять, что будет лечиться вместе с подчиненными.

Солдаты весело загремели стаканами. Услыхав призывный звон (акустика здесь, к сожалению, превосходная), явился завгар Валера, который жил по соседству за стенкой. Он спокойно прошел к нам на кухню и уселся за стол, совершенно убежденный, что и ему нальют тоже (на Севере в похмельной стопке не отказывают и смертному врагу).

— Силантьев! — скомандовал замполит щуплому бас-гитаристу, сидевшему с края, — проводи товарища!

— Как это, «проводи»? — вытаращил глаза завгар. — Ты что же мне пятьдесят грамм на опохмел пожалеешь?

Наступила тяжелая пауза. Завгар Валера встал во весь свой прекрасный рост; против него, шатаясь с похмелья, как тростинка под ветром, стоял несчастный бас-гитарист. В глазах его был ужас: как человек военный, он был обязан выполнить приказ-командира, но простой здравый смысл подсказывал ему, что делать этого не следует. Мы с большим интересом наблюдали за этой сценой, не вмешиваясь ни во что. Замполит вышел из-за стола на середину кухни; навстречу ему вышел завгар. Замполит, встав на цыпочки (он едва доставал Валере до плеча), схватил завгара за рубашку и закричал визгливым голосом:

— Партия вас чему учит, а? Что пьянство — зло, и пьяницы тянут нас назад, в другую сторону от коммунизма. А ты, сволочь, похмеляться пришел?! Партию не уважаешь, скотина?!

Тут завгар схватил замполита за портупею, поднял его в воздух так, что их головы оказались на одном уровне, и сказал ему, глядя прямо в глаза:

— Партия?! Да ты само слово это, пьяная сука, с третьего раза выговорил... Партия! — И с этими словами завгар швырнул несчастного замполита к стенке, туда, где сидели съежившиеся от страха солдаты.

Замполит с хрустом шмякнулся об стенку и, обмякнув, сполз по ней на скамейку. Солдаты вскочили со своих мест, но по всему было видно, что они не знают, как себя вести. Замполит пришел в себя, утер с лица кровь:

— Это он мне мстит, что я с его женой танцевал, — криво усмехнувшись, пояснил он своим солдатам, — ревнует.

— Я?! Тебя?! — задохнулся от негодования завгар. — Да вы посмотрите на этого мозгляка, ребята! — обратился он к нам. — Да на него приличная баба высморкаться побрезгует!

Оскорбленный в своих лучших чувствах замполит, прихватив с собой бутылку «лекарства» и каравай хлеба с нашего стола, ушел в комнату к солдатам и увел их за собой. Я открыл бутылку водки (ту самую, что принес незнакомый летчик), налил завгару похмелиться, угостил завтраком. За эту сцену мы разом простили Валере все наши прошлые обиды, и с этого момента установились у нас самые теплые, самые дружеские отношения.

— Кстати, — вкрадчиво спросил Лев Васильевич, когда Валерин завтрак подходил уже к концу (решив, по-видимому, ковать железо, пока оно горячо), — а тот вездеход, который, судя по всему, не меньше трех сезонов стоит на приколе возле мастерских, он чей?