Нас ждет Севастополь
Шрифт:
— Ой, дивчина, горда, как погляжу. Меня интересует твоя воинская специальность. Чи санинструктор, чи кто?
— Снайпер, — уже миролюбиво ответила девушка.
— А фамилия твоя какая?
— Таня Левидова.
— Не чул. Про Людмилу Павличенко чул, а про тебя…
И он пожал плечами.
— Так то знаменитый снайпер, а я не знаменитая. Нас таких много.
— Мабуть, так, — согласился Семененко.
Лежавший до сих пор без движения Глушецкий открыл глаза и приподнялся. Таня подошла к нему и предложила:
— Давайте
— Плесни на меня водой, Павло, душно, — попросил лейтенант.
Семененко зачерпнул в котелок воды и стал поливать ему на лицо. Потом Таня сделала перевязку. Увидев, как ловко она перевязывает, Семененко одобрительно заметил:
— Добрая была б медицинская сестра.
— А я и была сестрой, — отозвалась Таня.
— Чего ж специальность переменила?
— Вас забыла спросить.
Главстаршина прищурился, покачал головой: ершистая дивчина.
Окончив перевязку, Таня сказала лейтенанту, что рана не опасная, кость не задета.
— Давайте поснидаем, — предложил Семененко, доставая из вещевого мешка сухари и банку консервов. — У тебя, снайпер, продовольствие имеется?
— Ничего нет, — вздохнула она.
— Тогда подсаживайся к нам.
Он разделил сухари и мясо поровну. За несколько минут все было съедено.
— Еще бы трижды по столько, да по полстолько, да кварту горилки, то було б добре, — с невольным сожалением произнес Семененко, отправляя в рот крошки сухарей.
Глушецкий встал, покачнулся.
— Сверху, говоришь, нас не видно? — спросил он, стараясь преодолеть головокружение.
— Если к воде не подходить.
— Пойдем посмотрим, что там за люди.
Они пролезли под скалу. Глушецкий осмотрелся. Место было хорошее. Просторная площадка с выступавшими большими, отшлифованными водой камнями, на высоте двух метров закрывалась каменным козырьком. Сверху эту выбитую морем полупещеру не было видно. Вершину скалы можно увидеть, только отступив к самой воде. Над морем площадка возвышалась на полметра. Глянув в светлую воду, Глушецкий увидел, что глубина здесь большая, не менее пяти метров. Катер может подойти вплотную.
«Здесь враг нас не достанет, — подумал лейтенант. — Сюда можно добраться только по тропке. А ее можно держать под прицелом».
Подошли к матросам. Поздоровавшись, Глушецкий пересчитал людей. Тридцать семь человек. Целый взвод! Многие были ранены, но легко. Женщина с ребенком назвалась женой командира с тридцать пятой батареи, другая женщина сказала, что она сотрудница горсовета.
Настроение у всех было подавленное.
— Что же будем делать? — спросил Глушецкий, садясь на камень и обводя всех взглядом.
— Вы лейтенант и должны что-то придумать, — сказала женщина с ребенком.
В ее голосе и во взгляде была такая вера, что Глушецкий смутился.
Матросы заговорили. Многие верили, что придут наши корабли. «Не в эту ночь, так в другую, третью, но придут. Надо продержаться», — говорили они. Другие на корабли не надеялись, предлагали
Слушая сбивчивые речи матросов, Глушецкий думал, что с этой минуты ответственность за всех, кто укрывался под скалой, лежит на нем. А что он может сделать? В его ли силах что-либо изменить? Как сидели в ловушке, так и будут сидеть.
Из раздумий его вывел матрос с перевязанной рукой. Был он высок, худ, с тонкой шеей, с посеревшими от щетины щеками.
— Вы, товарищ лейтенант, — предложил он, — скомплектуйте из нас команду, а ночью мы прорвемся в горы и будем действовать там как партизаны.
Его поддержали еще несколько матросов.
— Добро, ребята, — сказал Глушецкий, вставая. — Нас тут набирается целый взвод. До последних дней обороны города я командовал взводом разведчиков. Главстаршина Семененко был моим помощником. Вот он. Будет он моим помощником и сейчас… Вопрос — как жить дальше? — Он посмотрел на нависшие серо-желтые скалы и продолжал: — Мы в мышеловке. Сверху над нами немцы. Наша задача — дождаться ночи. К ночи, думаю, обстановка прояснится. Кто не спал, пусть спит сейчас. Семененко, позови снайпера, пусть здесь располагается. А туда поставим часового.
— Есть выставить часового, — с готовностью повторил приказание Семененко.
Часового поставили. Остальные сидели под скалами, дремали, вслушивались в звуки, долетавшие сверху. Таня Левидова, повернувшись лицом к стене, заснула. Вскоре захрапел и Семененко, широко раскинув руки.
Полуденное солнце нещадно палило. Хотелось пить, но ни у кого воды не оказалось. Ребенок у женщины заплакал. Мать решила побрызгать его морской водой и спустилась по камням к берегу. Ребенок повеселел. Зачерпнув ладошкой воду, он брызгал на себя, на мать и смеялся.
И вдруг сверху раздался голос:
— Русиш фрау, ком, ком!
Женщина испуганно прижала ребенка к груди и бросилась к скале. К ее несчастью, она споткнулась и упала, и в этот миг сверху раздалась автоматная очередь. Два матроса подскочили к женщине, подхватили ее и ребенка.
Сверху опять раздался тот же голос:
— Рус, сдавайс! Жить будешь!
Матросы переглянулись.
— Все, — мрачно сказал один. — Перемирие кончилось.
Женщина, округлив глаза, дико взвизгнула:
— Они убили его!
Она вскочила и, прижимая левой рукой ребенка, одним прыжком очутилась на том месте, где находилась минуту назад. Вытянув вверх правую руку и подняв голову, обезумевшая мать закричала:
— Душегубы! Ребенка убили!
— Назад! В укрытие! — бросился к ней Глушецкий.
Но было поздно. Пронзенная очередью из автомата, женщина вместе с ребенком свалилась в море. Глушецкий отпрянул назад. Проснувшаяся еще при первом выстреле, Таня вскинула вверх винтовку и медленно стала отступать к морю. Выстрел. Таня быстро шагнула к скале, а сверху, стуча по камням, свалился немецкий солдат. Он упал в море невдалеке от того места, где стоял Глушецкий.