Наш десантный батальон.
Шрифт:
– Что она там вякает, падла.
– От наших там вообще ничего не осталось.
– Пасть ей, что ли заткнуть?! Пусть орет там на своего аллаха…
Женщина бежала уже совсем рядом с машиной, которая с трудом ползла в гору. Боровский снял с люка автомат, но стрелять ему было неудобно - он сидел на месте пулеметчика с другого борта. Остальные продолжали выражать эмоции, но только на словах, и тон становился все менее уверенным - сцена эта действовала подавляюще. В глазах и движениях сержанта, после первого порыва - он даже опустил предохранитель на одиночные,
Дубину показалось вдруг, что наступила мертвая тишина. Все молчали, опустив глаза, он почувствовал смятение в душе, подкатывали слезы.
Он сполз в башню, скрылся от этого солнца, нестерпимо палящего в небе, от приближавшихся ненавистных гор, от этого плоскогорья с его кишлаками, от этих людей, сидящих вокруг, от себя самого, тоже бессильного изменить хоть что-то…
Рота занимала позиции к югу от кишлака. Скоро или не скоро, он не понимал, достигли первого поста. Дубин достал хлеб, казан и отдал молодым второго взвода. Подумать о том, что казан необходимо вернуть, что все должны переложить еду в свою посуду не пришла ему в голову, да и увиденное подействовало на него так, что думать о чем-либо было не под силу. Казанов и было как раз три, по числу взводов роты, участвовавших в войне - минометный взвод остался в расположении. В чувство его привел Хрунов, видевший все, когда они остановились возле своих, возле постов третьего взвода:
– Это ты раздавал обед? А где вся посуда?
– Им не было куда ложить.
– И что, ты им оставил наши казаны? Мудак, если к ужину все не будут на месте, я тебя лично вые… Если ты думаешь, что дедушки будут ходить по кубрикам и собирать казаны, то ты очень сильно ошибаешься. Свободен.
Дубин, наконец, понял, что нажил себе очень большие проблемы.
Его машина уже заняла свою позицию. Он, поправил на плече автомат и, медленно пошел к ней, размышляя о том, что здесь надо забыть о чужих горестях и страданиях, в противном случае, они обрушиваются на тебя, иногда с самых неожиданных сторон.
Операция проходила спокойно. Порой вдалеке вспыхивала стрельба, но не надолго, и, похоже, без всякого серьезного повода.
По рации шли обычные переговоры между командирами групп и батальонным начальством. Серега ушел раскумариться с Костей, и так у него и застрял. Все было тихо. Солнце, повернувшее уже к закату, нагрело броню. Дубин задремал в своей машине. Сзади давно уже спали
Дима и Пашин. Всех разбудили близкие короткие очереди. Дубин прильнул к прицелу: на поле, разделявшем дома и оцепление, скакала появившаяся неизвестно откуда стреноженная белая лошадь. Вокруг нее взлетали серой пылью фонтанчики впивавшихся в землю пуль. Кто-то с шумом взобрался на броню, - сверху появилась голова Боровского:
– А ну вылазь. Дай и я поприкалываюсь.
Когда Дубин, еще не совсем пришедший в себя, оказался снаружи, лошадь, подгоняемая огнем, который отрезал ей отход к кишлаку и в стороны, заставлял ее метаться, но все же идти на пулеметы, приблизилась к цепи уже метров на пятьдесят. На крупе появились первые пулевые раны, она затрясла
Приказ сворачиваться поступил перед сумерками. Серега давал задний ход, а Дубин никак не мог оторвать взгляда от лежащей в грязи туши - никаких признаков белой масти на ней не осталось. Тело было буквально разрублено из нескольких ПКТ и стало бурым, с редким вкраплением алого.
Дмитрий:
_20 000 АФГАНИ._
– Слушай, все чисто. Мы сами складировали эти консервы. Тебе главное нас не заметить. А недостачи не заметит никто.
– Я не знаю, да и мне это надо?
– Тебе отвалим 20 000 афгани, на дембель обеспечим.
– Какой дембель? До него еще… Куда я все это дену. Здесь и сейчас? НАХРЕНА МНЕ ЭТИ ДЕНЬГИ!
– Деньги, завсегда пригодятся, дорогой.
"Вот это, бред", - подумал Дубин, - "Куда мне здесь эти убогие деньги? Разве на героин? Так он мне и не нужен. Разве на дембель?
Так он через год, если не позже. Деньги ничего не значат. Афгани?
Вообще не деньги, не понимаю. Плавки, сигареты, гашиш и косметический набор для бабы какой, нету такой у меня. Из караванов все. Которые сжигаем".
– Не, товарищ прапорщик, не знаю.
– Да ты подумай, - прапор покрылся пятнами на лице, и явно хотел стукнуть этого придурка по кумполу, - 20 000 афгани - это почти 200 долларов!
Дубин вспомнил Инглика: 1$=3р. 200 $ = 600 р. Почти.
Позднее Инглик, чемпион Европы по биатлону и единственный знакомый валютчик - тогда, расстрелял турков в Берлине, восемь, сел в немецкую тюрьму, где и был убит.
Позднее. Уже в девяностых. Воспоминание из будущего.
– Товарищ прапорщик, я не знаю. Обращайтесь позже, и не ко мне. Я не знаю.
– Короче, договорились. Ты, главное не ссы. Всем надо жить.
Вот этот полезет, - он указал на стоящего поодаль солдата.
Прапор из хозвзвода развернулся и пошел к себе. Уверенный в себе, он себе уже все решил.
Только что кончился развод на караул, Дубин и Ташик Рамшанов охраняли склад с продовольствием. Прапор выбрал Дубина. Ташик и чурка узбекская, да и дембель уже. Не стал связываться.
В четыре часа ночи в караулку влетел Рамшанов, без автомата.
Он трясся, весь в слезах, как девица и не смог говорить по-русски.
– Там, там, - он тыкал пальцем в сторону поста, - там!!!!!
– Что там?!
– начальником караула был ротный, старший лейтенант Контио, - Что ты лепечешь, Ташик?!
– Там, там, - я думал, душман - он черный!
– Так, Хрунов, убери его. Караул в ружье.
Зам. начальника караула Хрунов схватил Рамшанова за шкирку, и потащил в спальное помещение: "Караул! В ружье!"