Наш колхоз стоит на горке
Шрифт:
Степан Петрович то на короткие минуты приходил в себя, то снова терял сознание. И в эти короткие мгновения проносились в мозгу у Савельева одна за другой картины.
То видел Степан Петрович детство свое. Вот он — светлоголовый маленький мальчик. И рядом речка Лама, и почему-то мать на берегу. Молодая, красивая. В тревоге прижимает она к себе сына. Словно защищает его от занесенной над мальчиком сабли.
Потом мать пропадала,
Над ним наклонялся доктор. Савельев утихал и забывался.
Затем сознание вновь возвращалось. Перед Савельевым промелькнули лица Червонцева, деда Опенкина, Нютки с ее криком «не дам!». Почему-то наглое лицо Степана Козлова с криком уже самого Савельева «уходи!». Затем появилась фигура того знаменитого генерала, который приезжал однажды в Березки, его низкий поклон односельчанам и слова: «Спасибо. Намек понял. Виноват я перед Березками». Наконец, возник пруд и Анисья Ивановна. Сидит он вместе с Анисьей Ивановной. Сидят и молчат.
После этого Савельев забылся надолго. Когда к нему вновь явилось сознание, он увидел Березки. Словно бы с высоты, с полета. Стояла весна в Березках. Молодая зелень шумела вокруг. Журчала и пела на сотни тонов Переплюйка. Носились стрижи. В небе повисла радуга.
Видел Савельев село и широкую улицу, ту главную, центральную, которая стрелой пересекала Березки и уходила к небу до самого горизонта.
Последнее, что слышал Савельев, был гул мотора. Умер Степан Петрович на вышине, в полете.
Ракетчик остался жив. Через месяц он вернулся домой — в Березки.
НЕ ОСТАНОВИШЬ!
На похороны Савельева приехало в Березки много незнакомых людей.
Гроб с председателем был установлен в клубе. Рядом с гробом стоял портрет. Савельев чуть улыбался, глядя внимательно в зал. Снимок был сделан в годы войны. Совсем молодым смотрел с него на людей Савельев. Был он в танкистском шлеме. Казалось, что воин только что вернулся с лихой атаки и снят он на очень коротком привале.
Выступали на траурном митинге и свои, и приехавшие. Речи не открыли ничего нового. Жизнь председателя была у всех на виду. И тем горше была утрата.
И все же что-то новое появилось у всех. Задумались люди и поняли вдруг, что какие бы новые беды ни прошли над Березками, после Савельева к прошлому все закрыто. Не остановишь Березки теперь.
После похорон портрет Степана Петровича повесили в клубе. А через несколько дней в том же клубе состоялось общее колхозное собрание. Тема его — первые итоги колхоза в уборочной.
Все еще находились под впечатлением только что пережитого. Поэтому любой из выступавших касался и имени и дел Степана Петровича.
Вышел на сцену и дед Опенкин. С минуту старик стоял молча. Не ронял ни слова. Он лишь пристально смотрел на портрет председателя.
Тишина установилась редчайшая.
И вдруг:
— Пусть не в клубе висит Савельев! — прокричал старик. — Место ему на воле. Пусть своими глазами все видит. При жизни не боялся ветров Савельев. Ему и сейчас не страшно.
Старик замолчал и спустился со сцены. Шел он необычной какой-то походкой, медленно, не торопясь.
Лишь через несколько мгновений раздались первые тихие голоса:
— Верно.
— Место ему на воле.
— Пусть своими глазами все видит.
И тут взял слово Иван Червонцев.
— Согласен, — сказал Червонцев. — Только все же пусть портрет остается в клубе. А перед клубом на площади предлагаю от колхоза, от всех и от каждого, поставить Савельеву памятник.
Зал ожил. Пошли голоса по рядам. Дед Опенкин кричал:
— Я тоже за это! Только пусть будет и там молодым. И в шлеме танкистском пусть будет.
Стоит сейчас в Березках памятник председателю. Молод Савельев. В шлеме танкистском. Смотрит он вдоль села. Кажется, только вернулся боец из атаки. И тут, на гранитном камне, он на очень коротком привале. Вот-вот шевельнется гранитный Савельев, улыбнется Савельев людям и ринется снова в бой.