Наш корякский Рембрандт. Мои встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетние беседы с ним. Эссе о Человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве

Северодонецкий Александр

В судьбах всех художников на нашей земле за долгие века как-то стало уж традицией, что только после того как он покидает этот божественные земной мир, общество начинает да и само художественное сообщество его начинает признавать и оно же начинает возвеличивать его, зачастую само не осознавая и не понимая, что каждому из нас, живущих на этой планете Земля признание, а вместе с ним и все земные радости важны и нужны при настоящей нашей жизни, а не в нашем том загробном мире, а в его миропонимании

в мире у их «верхних людей», который мы уже с вами ведь никогда и не увидим и ничего не узнаем о нём.

И при этом не важно: художник ли ты, или ты учитель, воспитатель в детском саду или ты редактор в районной газете, врач ли ты или ты военнослужащий. Человек всегда, в любом возрасте ждет своего признания, человек ждет своей поддержки в своем таком трудном для него пути. И будет ли это первый шаг на его жизненной тропе, или последний как у Килпалина К.В., когда его в только в 1990 голу, когда он к своему 60-летию, был принят в члены Союза художников СССР и он получил долгожданную пенсию, стипендию и долгожданный членский билет Союза Художников СССР за №291165.

Вот каково его место в ранге творцов и ваятелей № 291165 в череде наших ваятелей СССР. Сто шестьдесят пятый, тысяча сто шестьдесят пятый, нет аж двести девяносто одна тысяча сто шестьдесят пятый, девяносто одна тысяча сто шестьдесят пятый, вот его место в этой тянувшейся и длинной той шеренге на тундряной тропе художественного хождения по Камчатскому полуострову и его неустанного здешнего Тополёвского творчества, вот тот именно его долгожданный рубеж к которому он всю свою нелегкую жизнь стремился за №291165, еще немного и он был бы 300000.

– Нет! И еще раз нет! – громко кричал и тогда в 1990 году я и теперь также громко кричу я.

– Нет!

– Это совсем неправильно нумеровать художников, выстраивать их в ранжир, по росту, по весу и еще по какой-то по значимости!

– Кто же тот великий судья, что это за всех нас решает?

– И кому дано такой ранжир выстраивать в нашей современной жизни, в только его многотрудной жизни?

– Ведь это в корне не верно, ведь это неправильно, это не естественно и это абсолютно абсурдно!

– Никакой он не №291165, – восклицаю теперь я, -а он номер ПЕРВЫЙ, он ПЕРВЫЙ и он ЕДИСТВЕННЫЙ, рожденный здесь на Камчатке, рожденный этой благодатной и богатой на минералы и на таланты людские Камчатской землею, хоженой ранее и самим великим и знаменитым нашим русским Крашенинниковым С.П. и многими другими русскими исследователями и первопроходцами, он фактически ПЕРВЫЙ среди здешних нымылан, среди всех камчатских коряков в бывшем СССР и в нынешней Великой России, он ПЕРВЫЙ такой уникальный народный самородок, такой народный драгоценный слиток и такой сплав таланта, и невероятного мужества, и невероятной настойчивости

к жизни и неимоверного упорства в достижении поставленной им же для себя великой цели, и никакой он не №291165, это ведь просто кощунственно, художников, их уникальный и не повторимый талант еще и пронумеровать, и выдавать им эти абстрактные удостоверения и с абстрактными какими то цифрами их номеров, как и те цифры, которыми я пишу этот текст, а ведь это просто информационные нолики и единицы, с которых складывается этот незамысловатый великий текст о нём, о его страданиях и о его уникальной жизни, а ведь затем видим мы и понимаем наш с Вами разговор, Это ведь кощунственно так унижать, так надсмехаться над человеком и одновременно художником, занумеровав его за № 291165, что только на закате его жизни его начали едва признавать, и когда уже сегодня вижу, когда тому же молодому Николаю Баскову в его то 25 лет по воле кого-то влиятельного мужа из Министерства Культуры или их той же Государственной Думы, присваивают сегодня высокое звание Заслуженный артист России, у меня идет настоящая дрожь по всему моему стареющему телу…

– Не рано ли и заслуженный? – с возмущением спрашиваю я, не дожидаясь того справедливого и ясного для меня ответа.

Невероятная дрожь идет по всему моему изболевшемуся по правде жизни телу и от возмущения, и от той несправедливости, и от того непонимания тогда его как настоящего камчатского таланта, как уникального Ветвейваямского самородка, как нымылана уникума, которых история дает так редко, а может быть уже и никогда не даст она их нам…

Дрожь в моём иссушенном за эти долгие года теле от того ясного моего понимания, что мы сегодня и он вчера не могли ведь активно повлиять на само Время и на окружающее нас Пространство, о которых мы говорим с Вами дорогой читатель с первых строк этого эссе, раздумывая одновременно о творце, раздумывая сейчас о великом трудолюбивом художнике и одновременно о том великом его Времени и безмерном его личном Пространстве, которое и его и нас тогда окружало, его и нас оно же то камчатское безмерное Пространство поглощало и легко как некую песчинку перемалывало, превращая в Тихоокеанский береговой песочек, среди которого ох как и трудно найти нам теперь тот один единственный ограненный самородок, чтобы нам теперь найти его среди миллионов и миллиардов мелких крупинок и крупиночек, тот ограненный и тот драгоценный алмаз, который и был спрятан самим Вечным Временем, как тот его, Кирилла Васильевича клад, еще до сих пор неведомый всем нам его не найденный нами клад, постоянно хранящийся и находящийся ведь именно в его трепетной груди, в его изболевшемся и в его исстрадавшемся по признанию нами и обществом натруженном сердце.

Конец ознакомительного фрагмента.