Наш общий друг. Том 1
Шрифт:
Супруги Лэмл до того любят своих милых Венирингов, что ни минуты не могут обойтись без этих превосходных друзей; но, наконец, то ли очень открытая улыбка мистера Лэмла, то ли почти незаметное движение одной из его рыжеватых бровей, но уж верно либо то, либо другое — говорит миссис Лэмл: «Почему же вы не начинаете игру?» И та, оглянувшись по сторонам, замечает мисс Подснеп, по-видимому, спрашивает: «С этой карты?» — и, получив утвердительный ответ, идет и садится рядом с мисс Подснеп.
Миссис Лэмл так рада посидеть в уголке и поговорить спокойно.
Разговор
— О, право. Вы очень любезны, боюсь только, что я не умею разговаривать.
— Попробуем для начала, — вкрадчиво говорит миссис Лэмл с самой милой из своих улыбок.
— О! Боюсь, что вы найдете меня очень скучной. Вот мама так разговаривает!
Это и так видно, потому что мама разговаривает, как обычно, галопом, изогнув шею и потряхивая гривой, сверкая глазами и раздувая ноздри.
— Может быть, вы любите чтение?
— Да. По крайней мере оно мне не так надоело, — отвечает мисс Подснеп.
— И м-м-музыку? — Миссис Лэмл так вкрадчива, что влепляет в это слово не менее полдюжины «м».
— Даже если б я умела играть, так у меня не хватит на это Духу. Вот мама так играет! — Со свойственным ей размахом мама и в самом деле иной раз пробегает рысцой по клавишам, с таким выражением, будто совершает нечто выдающееся.
— Вы, конечно, любите танцы?
— Ох, нет, не люблю, — отвечает мисс Подснеп.
— Как? В ваши годы, с вашей наружностью? Право, милочка, вы меня удивляете!
— Не знаю, — после долгого колебания начинает мисс Подснеп, бросая робкие взгляды на тщательно подкрашенное лицо миссис Лэмл, — может, я и любила бы танцевать, если бы… ведь вы никому не расскажете, нет?
— Дорогая моя! Никому на свете!
— Да, я верю, что вы не расскажете. Может, я и любила бы танцы, будь я трубочистом на майском празднике [37] .
— Бог мой! — в изумлении восклицает миссис Лэмл.
— Ну вот! Я так и знала, что вы удивитесь. Но вы ведь никому не скажете, нет?
37
…будь я трубочистом на майском, празднике. — У лондонских трубочистов был традиционный праздник 1—3 мая. В маскарадных костюмах, вооруженные атрибутами своей профессии, они проходили шумными группами, с музыкой и танцами, по улицам города, а потом собирались за пиршественным столом.
— Право, душенька, — отвечает миссис Лэмл, — теперь, когда я с вами разговариваю, мне еще больше захотелось познакомиться с вами поближе, чем прежде, когда я только смотрела на вас издали. Как мне хочется, чтобы мы с вами стали настоящими друзьями! Попробуйте подружиться со мной. Право! Вы не думайте, что я такая уж старозаветная матрона, — я ведь, знаете ли, совсем недавно вышла замуж; вы видите, я и сейчас одета как полагается новобрачной. Ну, так что же трубочисты?
— Т-сс! Ма услышит.
— Она ничего не может услышать
— Напрасно вы так думаете, — говорит Джорджиана, понизив голос. — Я хотела сказать только одно: что трубочистам, должно быть, очень весело танцевать.
— И что вам тоже было бы весело, будь вы трубочистом?
Мисс Подснеп многозначительно кивает.
— Так, значит, сейчас вам не весело?
— Что вы! — говорит мисс Подснеп. — Это такой ужас! Если б у меня хватило злости и сил убить кого-нибудь, я бы убила своего кавалера!
Эта точка зрения на искусство Терпсихоры, практикуемое в обществе, настолько нова, что миссис Лэмл в немом изумлении взглядывает на своего юного друга. Та сидит в принужденной позе, нервно перебирая пальцами и тщетно стараясь спрятать свои локти. К этой недостижимой при открытом бальном платье цели, казалось, постоянно направлено все ее существование — и безрезультатно.
— Это очень дурно, не правда ли? — спрашивает мисс Подснеп с покаянным выражением лица.
Миссис Лэмл, не зная хорошенько, что ей ответить, ограничивается поощрительной улыбкой.
— Нет, танцы просто мука для меня, — продолжает мисс Подснеп, — и всегда были мукой! Я так боюсь опозориться. И это до того стыдно! Никто не знает, что я выстрадала у мадам Сотез, где меня учили танцам, придворным реверансам и прочим ужасам, то есть пытались научить. Мама все это умеет.
— Во всяком случае, это дело прошлое, милочка, — соболезнующим тоном замечает миссис Лэмл.
— Да, конечно, — возражает мисс Подснеп, — но только от этого мне не легче. Здесь еще хуже, чем у мадам Сотез… Ма была и там, она и сейчас тут, только па тогда не было, и гостей не было, и настоящих кавалеров там тоже не было. О боже мой, ма говорит с тапером у рояля! Она подходит к этому гостю! Ох, я знаю, она сейчас подведет его ко мне! Ой, не надо, не надо! Не подходите, не подходите ко мне! — Мисс Подснеп испускала жалостные вопли, зажмурясь и прислонившись затылком к стене.
Но Людоед, ведомый ма, уже подходит к ней, и ма представляет его:
— Джорджиана, это мистер Грампус! — Людоед хватает свою жертву и в передней паре тащит ее к своему замку. Засим незаметный автомат, следивший за полем действия, начинает играть бесцветную и вялую кадриль, и шестнадцать учеников Подснепа пускаются отплясывать фигуры. Первая: Вставание в восемь и бритье в четверть девятого; Вторая: Завтрак в девять; Третья: Отъезд в Сити в десять; Четвертая: Возвращение домой в половине шестого; Пятая: Обед в семь — и «грандшен» — общий хоровод.
Пока торжественно совершались эти танцевальные обряды, мистер Альфред Лэмл (нежнейший из супругов), подошел к стулу миссис Лэмл (нежнейшей из жен) и, опершись на его спинку, стал играть браслетом своей супруги. С этой легкою и небрежною игрой, как можно было бы заметить, отчасти не вязалось мрачное выражение лица миссис Лэмл, которая прошептала несколько слов в жилетку мистера Лэмла и в ответ, видимо, получила какое-то наставление. Но все это прошло легко и мимолетно и растаяло, словно дыхание на зеркале.