Наш последний эшелон

Сенчин Роман Валерьевич

– Ты говорил, что правду пишешь, а на самом деле… – Он еще не готов сказать откровенно, ему нужна моя реплика, и я ее выдаю:

– А что там?.. Про жизнь же, правдиво…

– Правдиво, вот именно, – кивнул Андрей, – а не правда. В жизни, по правде, не так. В жизни и хорошо, и плохо, и это все перемешано, а у тебя мазано одним цветом. – Он пожал плечами. – Может, и талантливо написано, я в этих делах не особенно разбираюсь, но мне лично читать было неинтересно, иногда просто мерзко. Во-от… Короче, мне кажется, надо писать другое.

–

Что?

– Нормальное, чтобы интересно было и, – и он употребил умное словечко, – объективно. Понимаешь, людям и так в жизни хреново живется, а тут они еще это почитают… Что они увидят в твоей писанине? Они этим и так по горло сыты. По-моему… Я не знаю, что там говорят вам в вашем институте, но задача литературы, если она есть, конечно, не в таких делах… Не в таких вещах, как у тебя.

Я стал терять терпение.

– О чем прикажешь написать, чтобы тебе понравилось?

– Не знаю, – не заметил Андрей моей издевки, – не знаю, ты же у нас писатель. Думай.

Спорить, особенно с Андреем, мне не хочется. Споря, несложно и разругаться, а Андрей единственный, у кого можно попросить помощи, денег. Уже несколько раз я порывался послать ему телеграмму, но откладывал до крайней нужды. И все же я не смог удержаться:

– А если я не вижу ничего здесь хорошего? Нет, вижу, но от этого меня тошнит, ведь это-то и есть настоящая ложь. Сами себя веселят, чтоб с ума не посходить. Заметил, сколько теперь праздников развелось? По любому поводу концерты, народные гулянья, салюты, и все для того, чтобы скрыть вот это… м-м… это все… – Я поморщился и махнул рукой.

– Никто и не просит про праздники. Про жизнь надо, про нормальную жизнь. Вот, – Андрей чуть замялся, – вот я, например. Как я целый день вкалываю, бегаю, верчусь, а вечером отдыхаю. Я живу нормально, и день у меня складывается и из проблем, и из неудач, и, конечно, из радостей… Нормальная жизнь. Вот и напиши, ха-ха! – Он хохотнул, чтобы не показаться наглым. – Напиши хоть обо мне. Месяц же наблюдал мою жизнь, в блокнотик что-то записывал. Вот и пиши теперь. Объективно.

Я ответил честно, а может, и нет:

– Скучная у тебя жизнь…

На что мы не способны – легче всего отрицать. У меня нет энергии и мозгов, чтобы жить, как Андрей, заниматься тем же, чем он. Поэтому нужно было сказать, что у него скучная, неприемлемая для меня жизнь.

– Я так не считаю. – Голос Андрея стал сухим и спокойным. – Я не считаю, что у меня скучная жизнь… Ну ладно, пусть скучная, но это жизнь. Я чувствую себя человеком. А у тебя что там в рассказах? Сидишь где-то в выгребной яме, вокруг помойка, высунешься: «Ой, какой гадкий мир!» – и обратно в яму. Все алкаши, шлюхи, психи. Да, конечно, есть помойки, без них невозможно, но ведь есть и другое.

Как здраво он рассуждает!

– Я знаю, Роман, – чуть помолчав, несколько смягчившимся тоном продолжил он, – что я и моя жизнь тебе несимпатичны. Но, извини, понадобилась тебе машинка, ты ко мне приехал, деньги взял и тут же

нос воротишь, глядя, как я эти деньги делаю. И я тебе уже объяснял, зачем я их делаю: хочу жить по-человечески. Хочу, чтобы у меня были хорошая квартира в удобном месте и машина достойная и чтобы одеваться так, чтоб не стыдно за себя было. Раньше я тоже не понимал, а теперь не понимаю, как так вот, – Андрей обвел взглядом комнату и остановился на мне, – так жить можно. Для меня это не жизнь, если сказать откровенно. И помнишь, ты смеялся, что я торговый дом назвал «Данилов»? Да, я хочу, чтобы мою фамилию знали, и знали, что у Данилова обувь самая лучшая и надежная.

Я хмыкнул:

– Если б ты ее сам еще шил…

– И это будет, – уверенно сказал он. – Пока только начало.

– Мда…

Помолчали, я подлил чаю. Андрей же не мог не обратить внимания на мою шевелюру:

– Опять оброс, неприятно же. Ты на себя в зеркало смотришь?

– Нет.

Он поморщился:

– Ну что ты все ублюдка из себя строишь, а? В двадцать пять лет это уже не смешно даже. Появишься еще таким в Питере, я точно говорю – разобью дыню.

– Если мне так нравится… имидж… И у тебя компаньон, кстати, есть, у него волосы тоже достаточно длинные.

– У Бориса, что ли? У него шишка на шее, он ее прикрывает.

– Зря у меня шишек нету, – вздохнул я с сожалением. – Еще чаю поставить?

– Не хочу. – Андрей посмотрел на часы. – Идти надо, дел до самолета полно.

Для приличия я попросил:

– Посиди еще, поговорим…

– Да о чем говорить? Дураком прикидываешься или других за дураков держишь… Объясни тогда, как, по-твоему, жить надо. А? – Андрей подождал, вдруг я действительно что-то такое выскажу, и, не дождавшись, спросил: – У вас все тут такие, писатели? – Сам же себе и ответил: – А, нет, сосед твой, наверно, не псих – работает, москвичку подснял. Он с москвичкой живет?

– Вроде…

– А ты нашел тут кого? Хотя кого ты…

– Ну, так, – перебил я, потянулся за сигаретой, – приходит одна поэтесса, но скоро уже перестанет…

– Почему?

– Скучно со мной… Да, ты прав… Только как измениться? Сил нет никаких… – Я закурил. – И чувствую, что надо… А как?

– Я тебе предлагал. – Андрей летом мне предлагал остаться в Питере, поселиться у него в запасной однокомнатке и работать. – Подняться сейчас не фиг делать, особенно если тебе помогают… Слушай, потом покуришь, когда уйду. Дышать нечем.

Я раздавил почти целую сигарету в пепельнице. Андрей рассматривал пачку.

– Моршанская «Прима»… Тогда бы хоть «Беломор» курил, это стильностью идиотской оправдать можно, а «Прима»… – Отбросил ее на край стола. – А вот, помнишь, тебя в школе гасили? И правильно делали. Еще сильнее надо было, чтоб понял. В Греции, кажется, там всех уродов, придурков еще младенцами уничтожали, чтоб не мучились и других не мучили. Надо было это оставить.

– Угу, угу, надо было. Не можешь бороться – сдыхай.