Наш Современник 2006 #1
Шрифт:
Как и следовало ожидать, выводы в отношении меня последовали самые жесткие. Я был освобожден от обязанностей старшего инспектора министерства — куратора Управления изобразительного искусства и охраны памятников в части подбора и расстановки руководящих кадров как в аппарате самого министерства, так и в подведомственных ему крупнейших музеях страны — Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, музеях Кремля, Русском музее, Государственном Эрмитаже. Приказом по Министерству культуры СССР меня назначили младшим научным сотрудником в подведомственный Научно-методический совет по охране памятников.
Впрочем, сложности для меня начались ещё раньше — после записи ростовских звонов. То было время,
15 октября 1964 года Е. А. Фурцева, собрав сотрудников Министерства культуры, информировала нас о состоявшемся Пленуме ЦК КПСС, освободившем Н. С. Хрущева от всех должностей. Мне показалось, что, говоря об этом, Фурцева “брала реванш” за то, что Никита Хрущев в 1961 году предал ее, не включив в состав Президиума ЦК. Первый муж Фурцевой, мой сосед по кабинету М. Л. Яжгунович, сказал мне как-то по секрету, что “Катя тогда попала в больницу”: попытка самоубийства.
Хрущев был обязан Фурцевой своей победой в 1956 году над “блоком” Маленкова — Молотова и “примкнувшего к ним Шепилова”. Фурцева в тот памятный день, присутствуя на закрытом заседании Президиума ЦК и будучи там единственной женщиной, сумела “вырвать” себе право выйти в туалет. Воспользовавшись этим, она тут же позвонила своему помощнику и, как первый секретарь Московского городского комитета партии, приказала немедленно вызвать верных Хрущеву членов ЦК — москвичей на заседание Президиума. Хрущев тогда победил, и Фурцева заняла свое место на партийном Олимпе. И вот спустя восемь лет опальная Фурцева, выступая перед нами, не стеснялась в выражениях. Она развенчивала Хрущева, обвиняя его в волюнтаризме, субъективизме, в отрыве от партии и пр., пр. Место Хрущева занял Брежнев. А у меня никак не выходила из памяти сцена чествования Хрущева. Вручая Хрущеву очередную Золотую Звезду Героя, Брежнев сказал: “Дорогой друг! Позволь поздравить тебя…” Хрущёв, усыплённый преданностью “друзей”, уехал в отпуск на юг. Заговорщики только того и ждали. Вот тебе и соратники по партии.
При Л. И. Брежневе богоборчество, как и прежде, оставалось одним из краеугольных камней всей идеологической работы. В городах и сёлах под разными предлогами закрывались церкви, в которых чаще всего на потребу времени открывались автотракторные мастерские, склады, магазины, клубы. То, что гибли бесценные святыни — чудотворные иконы, фрески, богослужебные книги, шитьё, скульптура, колокола, мало кого волновало. В Карелии один из районных уполномоченных Совета по делам религий и вовсе отличился. Собрал из окрестных деревень сотни икон и в назидание подрастающему поколению сжёг на школьном дворе. Отличившегося уполномоченного, на зависть сослуживцам, с повышением перевели на руководящую работу. О чудовищном вандализме никто из властей предержащих и не задумался.
Повсеместно парткомам была дана команда принимать самые решительные меры против тех сотрудников государственного аппарата на местах, министерств и ведомств Москвы, кто даёт послабку в своих семьях, не противится религиозному дурману. Введена была обязательная запись паспортных данных и места работы обоих родителей, желающих окрестить ребёнка. Священник обязан был о совершённом таинстве крещения письменно оповещать местного уполномоченного Совета по делам религий, а тот, в свою очередь, сообщал об этом по месту работы родителей.
В этих условиях моя настойчивая просьба о получении разрешения на запись колокольных звонов во Владимире, Пскове и Новгороде в Совете по делам религий (спецотдел КГБ) была воспринята с крайним раздражением. А после “нелегальной” встречи с наместником
Спустя некоторое время я стал готовить для издательства “Просвещение” сборник статей известных писателей, учёных, реставраторов, посвящённый охране культурно-исторического наследия. Книгу тут же затребовали в Совмин РСФСР, к куратору охраны памятников В. И. Кочемасову. Больше ее никто не видел. Директор издательства объявил, что сборник признан идеологически невыдержанным и набор рассыпан. С этого времени в моей государственной службе была поставлена точка. И слава Богу, скажу по прошествии лет. Для полной ясности все-таки замечу, что диссидентом никогда не был. Я был не “против”, а — “за”. Убежден, что нынешние “демократы” и примкнувшие к ним либералы в массе своей — люди без корней, в народе таких зовут “перекати-поле”. Это о них писал Леонид Леонов еще в период сталинской борьбы с космополитизмом в конце 1940-х годов: “Они здравствуют и процветают здесь, но всегда держат в мыслях, что есть на свете такая праведная страна Эльдорадо, где пребывает надмирная глянцевая культура”.
Нынче и ездить никуда не надо. Выгляни в окно — кругом Э л ь д о р а д о, и “надмирную глянцевую культуру” нам намазывают, как повидло, прошедшие тарификацию в зарубежных СМИ старательные шустряки с претензией на объективность.
После фактического запрета на госслужбу и включения в список невыездных и неблагонадежных мне оставались лишь “свободное творчество” и работа в общественных организациях — молодежном патриотическом клубе “Родина”, Обществе охраны памятников (членом Центрального совета ВООПИиК я остаюсь по сей день) и студенческих реставрационно-строительных отрядах, в составе которых участвовал в восстановлении Соловков, Валаама, Кийского Крестового монастыря, Кирилло-Белозерской обители под Вологдой, Иосифо-Волоколамского монастыря.
Незабываемы поездки на Соловки. Архипелаг, на котором стоит монастырь, расположен в Белом море, в ста пятидесяти километрах от Полярного круга, и включает в себя Большой Соловецкий, Анзерский острова, Большую и Малую Муксалму, Большой и Малый Заяцкие острова (общая площадь вместе с мелкими островами — восемьсот квадратных километров). Время здесь московское.
В июле, белыми ночами, солнце заходит в двадцать три часа с минутами, а восходит в три часа утра. Ночью светло как днем. Идешь, бывало, песчаной дорогой от монастыря к Секирной горе, свернешь чуть в сторону — и перед тобой огромный ковер ягод: черника, голубика, брусника, морошка, не в диковину встретить малину, черную и красную смородину. Грибы-красноголовики хоть косой коси. Монахи раньше даже дыни и виноград выращивали. А все оттого, что Гольфстрим, видно, по воле Божией, последним своим теплым дыханием накатывает на Соловки.
Башни и стены Соловецкого монастыря покрыты тонким слоем мха. Цвет башен меняется в зависимости от освещения. Утром первые лучи солнца ударяют по камням и как бы высекают красный цвет. Днем цвет бывает охристым, коричневым, зеленоватым. Все это создает неповторимость чудесного сочетания. И сколько бы ты ни ходил у каменных стен, всякий раз можешь приметить новые оттенки, которых раньше не замечал. Если бы импрессионисты, тот же Клод Моне, могли наблюдать здесь смену цветов, то уверен, создали бы непревзойденную картину, по сравнению с которой “Руанский собор” проиграл бы. Дело в том, что образ Соловецкого монастыря сам по себе, по композиции, по настроению, выигрывает в сравнении с собором Руана. В монастыре есть эпичность, значительность — этого не хватает собору Руана. Такие соборы большего или меньшего размера есть почти в каждом западном городе. Подобного же Соловкам нет ничего в мире.