Наша игра
Шрифт:
Она с радостью приняла мою точку зрения:
– А потом, все, возможно, и было обычным, не так ли? И даже сейчас, может быть. Как вы говорите, все, что Ларри сделал, это пропал.
– Было, правда, упоминание о Чечееве, – напомнил я ей. – Описание квартирной хозяйкой иностранного визитера подходит к нему до мелочей.
При моем упоминании о ЧЧ холодный взгляд ее серо-зеленых глаз устремляется на меня.
– Вот как? – произносит она, адресуя свой вопрос скорее себе, чем мне. – Расскажите мне о нем.
– О Чечееве?
– Он
Ох, Ларри, тебя бы сейчас на мое место.
– Нет, боюсь, что нечто совершенно другое. Он с Северного Кавказа.
– Значит, он чеченец, – говорит она с ноткой специфического догматизма, который я начинал ожидать от нее.
– Близко, но не совсем, – сказал я доброжелательно, хотя меня подмывало послать ее посмотреть по карте. – Он ингуш. Из Ингушетии. Это рядом с Чечней, но меньше по размерам. Чечня с одной стороны, Северная Осетия с другой. Ингушетия посередине.
– Понимаю, – отвечает она с прежним отсутствующим взглядом.
– Для КГБ Чечеев был почти иностранцем. Представителей мусульманских народностей КГБ, как правило, не использует за границей. Они вообще стараются не использовать их. Существуют специальные правила, чтобы держать их под контролем, за глаза их называют «черножопыми» и стараются держать на окраинах. ЧЧ – редкое исключение.
– Понятно.
– ЧЧ – так звал его Ларри.
– Понятно.
У меня чесался язык попросить ее перестать повторять это, потому что было слишком ясно, что это не так.
– На русском «черножопый» звучит гораздо обиднее, чем на английском. Это слово обычно употребляют применительно к среднеазиатским мусульманам. В духе новой гласности и открытости его стали употреблять и применительно к жителям Северного Кавказа.
– Понимаю.
– Он – совершенно героическая личность, по крайней мере, в глазах Ларри. Лихой, образованный, физически сильный, очень во многом горец и в некотором смысле даже остряк. После ничтожеств, с которыми Ларри приходилось иметь дело последние шестнадцать лет, ЧЧ был для него глотком свежего воздуха.
– Горец?
– Житель гор. Во множественном числе горцы. Он был прекрасным оперативным работником.
– Действительно, – сказала она, проконсультировавшись со своими ладонями.
– Ларри склонен идеализировать людей, – пояснил я. – В этом находит выход его вечная детскость. Когда они его обманывают, никакое ругательство не бывает для них слишком сильным. Но с ЧЧ этого ни разу не случалось.
– Я, видимо, о чем-то ей напомнил.
– А Ларри занимал какую-нибудь позицию по поводу Кавказа? – с неодобрением в голосе спросила она. – Я вспомнила, что нам предстоит связаться с Форин офис 4 , так что его точка зрения может быть услышана.
4
Форин
– Он считал, что нам следовало проявить больше интереса к этому региону в последние дни советского режима.
– Больше интереса в каком смысле?
– Он видел в Северном Кавказе следующую пороховую бочку. Следующую после Афганистана. Место, где произойдет целая цепочка Боснии. Он считал, что на русских нельзя положиться в этом регионе, и ненавидел их вмешательство. Их стремление разделять и властвовать. Он ненавидел демонизацию ислама в качестве замены антикоммунистическому крестовому походу.
– И делать?
– Простите?
– Делать. Что мы на Западе должны делать, чтобы искупить, выражаясь языком Петтифера, наши грехи?
Я пожал плечами, хотя это было, возможно, несколько невежливо.
– Перестать солидаризироваться со старыми динозаврами России… настаивать на должном уважении к малым народам… отказаться от нашего пристрастия к большим политическим союзам и уделять больше внимания отдельным меньшинствам… – Я слово в слово цитировал воскресные проповеди Петтифера. Подобно Ларри, я мог бы заниматься этим целыми днями. – В «холодной войне» мы сражались в первую очередь за человечность.
– А мы действительно сражались за нее?
– Ларри – да.
– И Чечеев, очевидно, сильно повлиял на него.
– Очевидно.
Все это время она не сводила с меня глаз. Теперь в них появился обвинительный блеск.
– И вы разделяли эту точку зрения, вы лично?
– Точку зрения Чечеева?
– Это представление об обязанностях Запада.
Нет уж, черта лысого, подумал я. Это был Ларри в его самые мрачные минуты, когда он был готов послать весь мир в тартарары только потому, что ему было плохо. Но ничего этого я не сказал.
– Я был профессионалом, Марджори. У меня не было времени разделять убеждения или отвергать их. Я верил во все, что было необходимо для моей работы в данный момент.
Меня не покидало чувство, что, продолжая следить за мной, она вслушивается не в мои слова, а в то, о чем я умалчиваю.
– В любом случае мы выслушивали его, – сказала она так, словно это снимало с нас всякую вину.
– О да, его мы выслушивали. Наши аналитики выслушивали его. Эксперт Форин оффис по Южной России выслушивал его. Но толку от этого было мало.
– Почему?
– Они сказали ему, что в этом регионе нет британских интересов. Мы и сами говорили ему примерно то же, но, когда он слышал это со всех сторон, он выходил из себя. В ответ он цитировал мингрельскую пословицу: «Зачем вам свет, если вы слепы?»
– Вам известно, что Чечеев два года назад со всеми почестями ушел в отставку из своей службы?
– Разумеется.
– Случилось так, что именно в это время и мы уволили Ларри. Уход ЧЧ был главным соображением, повлиявшим на решение Верхнего Этажа свернуть операцию Петтифера.