Наша игра
Шрифт:
Лак посмотрел на Брайанта. Брайант посмотрел на меня, и его улыбка затянулась до пределов, поставленных ей его выносливостью.
– Ну что ж, мистер Крэнмер, сэр, с вашего позволения мы вернемся к моему первоначальному вопросу, – с предельной вежливостью в голосе сказал он. – Когда – это, без сомнения, ключевой вопрос. И с вашей стороны было бы исключительно любезно открыть нам наконец секрет и сообщить, когда вы в последний раз контактировали с исчезнувшим человеком.
Второй раз правда почти выплыла на поверхность. Контактировал,
– Полагаю, что это было спустя некоторое время после того, как университет предложил ему постоянную должность, – ответил я. – Он был в восторге. Ему осточертели временные лекции и случайные журналистские заработки. Бат предлагал ему уверенность в будущем, о которой он мечтал. Он ухватился за это предложение обеими руками.
– И? – спросил Лак, для которого, судя по всему, беспощадность была добродетелью.
– И он написал мне. Он считал своим долгом фиксировать свои заявления письменно. Это и был наш последний контакт.
– Что именно там было написано? – спросил Лак.
Что Батский университет в точности таков, каким он был, когда я впервые привел в него Ларри: серый, пронизывающе холодный и пахнущий кошачьей мочой. Я перелопатил в своем мозгу глубоко зарытую там правду. Что он заживо гниет, начиная с головы, в этом мире без веры или антиверы. Что от Лубянки Батский университет отличается только тем, что в нем не смеются, и что во всем, как всегда, он винит лично меня. Подпись: Ларри.
– Что он получил письмо с официальным приглашением, что его радости нет пределов и что он хотел бы, чтобы все разделили его счастье, – ответил я вежливо.
– И когда точно это произошло?
– Боюсь, я не очень силен в датах, как я уже сказал. Если только они не относятся к винам.
– Это письмо у вас сохранилось?
– Я не храню старых писем.
– И вы ему ответили?
– Тотчас же. Когда я получаю личное послание, я поступаю так всегда. Не выношу, когда в папке приходящей корреспонденции накапливаются письма.
– Полагаю, что это закваска старого государственного служащего?
– Думаю, да.
– Так вы сейчас на покое?
– Спасибо, мистер Лак, но это что угодно, только не покой. Более занятым я не был никогда в жизни.
В ответ Брайант еще раз продемонстрировал свою улыбку и шрам под усами.
– Я полагаю, что речь идет о разнообразной и полезной общественной деятельности. Мне говорили, что мистер Крэнмер-сэр среди соседей пользуется репутацией настоящего святого.
– Не соседей. Жителей деревни, – спокойно заметил я.
– Не говоря уж о церковной общине. Помощь престарелым. Деревенские каникулы для наших обездоленных детей городских кварталов. Дом и поместье открыты для нужд пациентов местного дома престарелых. Я был потрясен, ведь правда, Оливер?
– Очень, – отозвался Лак.
– Так когда в последний раз мы встречались с доктором, сэр, лицом к лицу – забудем
Я помедлил. Помедлил нарочно.
– Месяца три назад… или четыре? Или пять? – Я давал ему свободу выбора.
– Это произошло здесь, сэр? В Ханибруке?
– Он бывал здесь, да.
– Как часто, вы не могли бы припомнить?
– О Господи, с Ларри вы собьетесь со счета: он забегает, вы на кухне варите ему яйцо и выпроваживаете, и так за последнюю пару лет полдюжины раз. Может быть, восемь.
– А в самый последний раз, сэр?
– Вот я и пытаюсь вспомнить. В июле, вероятно. Мы решили устроить предварительную чистку винных бочек. Лучший способ избавиться от Ларри – дать ему работу. Он почистил бочки, съел хлеба с сыром, выпил четыре порции джина с тоником и был таков.
– Значит, в июле, – сказал Брайант.
– Думаю, да. В июле.
– А число не помните? Или день недели? Это было в выходной?
– Да, скорее в выходной.
– Почему вы так думаете?
– Не было рабочих.
– Мне показалось, что вы сказали «мы решили»?
– Дети некоторых из живущих в имении работников за фунт в час помогали мне, – ответил я, деликатно избегая упоминания Эммы.
– Так говорим ли мы о середине июля или речь идет о его начале или конце?
– Середина. Думаю, это была середина. – Я встал, скорее всего, чтобы продемонстрировать, как я спокоен, и устроил представление с исследованием календаря винодела, который Эмма повесила возле телефона. – Вот. Тетушка Мадлен, с двенадцатого по девятнадцатое. Моя старая тетушка гостила у меня. Ларри, по всему, приходил именно в этот уик-энд. Он заговорил мою тетку до головокружения.
Свою тетку Мадлен я не видел уже лет двадцать. Но, если они начнут разыскивать свидетелей, я предпочел бы, чтобы они отправились к тете Мадлен, а не к Эмме.
– Так вот, мистер Крэнмер, – лукаво начал Брайант, – говорят, что доктор Петтифер также весьма неумеренно пользовался телефоном.
Я весело рассмеялся. Мы вступали на еще одну трясину, и мне требовалось все мое самообладание.
– Не сомневаюсь, что говорят. И не без оснований.
– Вы наверняка что-то припоминаете, не так ли, сэр?
– Боже, ну конечно же, конечно, припоминаю. Были случаи, когда Ларри при помощи телефона превращал чью-нибудь жизнь в сущий ад. Он мог позвонить вам в любое время дня и ночи. Причем не вам одному, он обзванивал всех, чьи номера были у него в записной книжке.
Я снова рассмеялся, и Брайант засмеялся со мной, а пуританин Лак продолжал созерцать огонь.
– Каждый из нас встречал такого типа, не правда ли, сэр? – сказал Брайант. – Я зову их доморощенными трагиками, не в обиду им будь сказано. Они сами придумывают себе трагедию – будь то ссора с другом или подругой или проблема, покупать ли им занятный дом, который они только что увидели с крыши автобуса, – и не успокаиваются до тех пор, пока не доведут вас ею до белого каления. Я думаю, сказать по правде, что в мой дом их приманивает моя жена. У меня никогда не хватает терпения выслушивать их. Так когда доктор Петтифер допек вас этим последний раз?