Наша Маша (Книга для родителей)
Шрифт:
– Можешь с нами в одном автобусе ехать.
Я говорю:
– Билетов больше нет.
– А может, еще принесут билеты?
12.8.60.
Ехать Машка очень хотела и в то же время очень боялась. Ведь ей не что-нибудь, а укол должны были сделать.
Это я очень хорошо понимаю. Это все равно как если бы мне предложили поехать, скажем в Венецию или в Париж, где я должен был бы подвергнуться серьезной операции. Тут и Монмартра, и гондольеров не захочешь.
13.8.60.
Вчера ездил встречать
* * *
Вчера же показал ей несколько хорошеньких сыроежек, которые нашел накануне во время своей одинокой прогулки в лесу.
Она расспрашивала меня:
– Ты где был? Когда? Далеко? А ты, когда ходил, взял с собой... как это... я забыла... который вертится...
И нетерпеливо:
– Ну скажи!!
– Что сказать?
– Скажи: как? Как называется!
– Что?
– Который Тбилиси показывает. Термос?
– Какой термос?
– Нет... не термос. Ну, как его? Ну, скажи (то есть подскажи)... Который вот так делает (показывает, как вертится и колеблется стрелка).
Тогда я пожалел ее и понял:
– Компас?
– Да, да, компас? Брал с собой?
– Сегодня брал, а вчера без компаса ходил.
* * *
О том, что такое дождь, уже давно забыли.
14.8.60.
Время летит на реактивном самолете. Давно ли Машке не было четырех, а вот уже пошел десятый день на пятый год!
* * *
Вечером уложили в девять, но до половины одиннадцатого она не могла уснуть.
Плакала. Даже вспотела вся. Пришлось мне прилечь рядом. Поговорили немножко шепотом. Держал ее за потную ручку и рассказывал какую-то ерунду.
Она прислушивалась к голосам мамы и тети Минзамал, которые работали на веранде и очень громко говорили. Я прикрыл дверь и сказал:
– Не кричите, пожалуйста!
– Нет, нет, - встрепенулась Машка.
– Пусть кричат!
15.8.60.
Ходили вчера по-над берегом Луги в сторону Киевского шоссе.
Перед уходом мы с Машей сорвали с грядки огурец, взяли несколько кусочков хлеба и все это заначили в карманы. Я сказал ей:
– В лесу мамочка захочет есть, скажет: "Эх, хорошо бы сейчас огурчика съесть и хлебцем закусить..." А ты скажешь: "Тук-тук-тук. Пожалуйста!" А мама: "Ах!".
Машка несколько раз просила повторить эту сценку. Но условий игры не поняла. Еще в саду стала вынимать из кармана пакет с хлебом.
– Можно?
– спрашивает у меня.
Пришлось сказать:
– Рано, рано.
В лесу я давал наставления уже не ей, а маме. Попросил ее громко сказать:
– А неплохо бы сейчас закусить, хлебца поесть или огурчика!..
Мама, надо признаться, тоже не сразу поняла условия игры. Но потом все пошло как по
Закусывали, сидя на свежем пахучем сене. Потом лежали недолго.
Потом, уже в виду Киевского шоссе, по которому бежали маленькие машины и автобусы, встретилось неожиданное препятствие: заболоченный ручей, впадающий в Лугу, и заболоченные берега его. В кустах на берегу этого ручья нашли очень красивые белые цветы: маленькие на высоких стеблях.
Перебрались через ручей и болото в другом месте. Промочили башмаки, дальше всем семейством шли босиком. Хотели переходить Лугу вброд, но пошли берегом.
Машка чувствовала себя весь день неважно, а тут еще трахнулась, ушибла ногу. В виде исключения из правила я нес ее недолго на плечах.
* * *
А правило у нас такое: никогда, ни при каких обстоятельствах не брать Машку на руки, на плечи, закорки. Я помню племянницу Иринку, которую любящая мать до шести лет таскала во время прогулок на плечах. "Эгоистку растишь", говорил я. И вот, следуя своему "учению", сам никогда не сажаю Машу на плечи. И она не тянется, не просится.
* * *
Запишу здесь, кстати, несколько наших "заповедей", несколько правил, которых мы с Аленой свято держимся вот уже без малого четыре года.
Только что я написал, что мы никогда не берем Машку на руки. Это неверно. Берем. В трамвае. В автобусе. В метро. Зато, если в вагоне стоят, она никогда и ни за что не сядет - даже на места "для детей и инвалидов".
Так учили меня. Так следует, по моим представлениям, учить ребенка, если он здоров и если уже вышел из грудного возраста.
Да, правда, нам уже не один раз влетало от чадолюбивых наших ближних в том же метро и в том же автобусе:
– Смотрите-ка! А? Отец с матерью расселись, а ребенок стоит!
Элико в этих случаях любезно, без раздражения, с улыбкой объясняет окружающим нашу позицию:
– Да, стоит. Она у нас, вы знаете, уже большая. Ей уже почти четыре года!
– Вы только подумайте! Четыре года ребенку, а его стоять заставляют! Садись девочка...
И добрая женщина демонстративно поднимается и уступает Маше место.
Машка смущенно улыбается, качает головой, говорит "спасибо" и остается стоять.
Многие поддерживают Машку, хвалят ее. Но чаще все-таки удивляются и возмущаются.
Удивляется и балбес лет четырнадцати, сидящий напротив. Не удивляются, потому что занимают места в другом конце вагона, два молодых человека лет по семнадцать-восемнадцать. Они сидят, вытянув ноги в узеньких брючках, а лицом к лицу с ними болтается из стороны в сторону, повиснув рукой на ременной петле, сморщенная и сгорбленная старуха с узлом.
Молодых людей тоже ругают. И ругают не менее пылко, чем нас: