Наша первая революция. Часть I

Троцкий Лев Давидович

Ввиду этих обстоятельств совершенно ясно, что никто из подсудимых не заблуждался насчет личности Хрусталева. В июне 1907 года, когда я и Хрусталев были уже за границей, все с.-д., сосланные по делу Совета, обратились из ссылки с письмом к руководящим товарищам, в котором указывали, что «по своим политическим и нравственным качествам Хрусталев не может занимать никакого ответственного поста в партии». Под этим письмом подписались не только «интеллигенты», но и все сосланные рабочие: Киселевич, председатель союза печатников (Хрусталев входил в Совет в качестве одного из 20 делегатов от этого союза), Злыднев (от Обуховского завода), Немцов, Комар… И действительно: несмотря на фантастическую популярность, созданную ему обывательской прессой, Хрусталев никогда ни в какие учреждения партии не выбирался. Он

вышел из партии четыре года тому назад – именно потому, что «по своим политическим и нравственным качествам» не мог иметь в ней места.

Примите и проч.

Л. Троцкий.

«Киевская Мысль», 16 мая 1913 г.

Приложение N 21

Письмо в Истпарт

Предисловия к «Воспоминаниям» т. Сверчкова дать не могу за совершенным отсутствием времени. Но некоторые данные для характеристики того времени сообщаю вам в форме этого беглого письма.

В феврале 1905 г., с паспортом отставного прапорщика Арбузова, я приехал в Киев, где в течение нескольких недель переходил с квартиры на квартиру и даже скрывался в глазной лечебнице. Помню, что сестра добросовестно делала мне ножные ванны по предписанию главного врача – единственного человека в больнице, посвященного в мою историю. В Киеве я встретился с Леонидом Борисовичем Красиным, входившим тогда в большевистский Центральный Комитет. В распоряжении Красина была большая, хорошо оборудованная типография (кавказская). Я в Киеве написал ряд воззваний и листовок, которые пересылал т. Красину для издания и которые печатались с совершенно необычной для нелегальных типографий отчетливостью. Из Киева я проехал в Петербург, где при содействии того же Красина устроился в Константиновском военном училище на квартире главного врача Александра Александровича Литкенса. Старший сын его Саня (Александр), которому было лет 18, принадлежал уже к партии, руководил несколько месяцев спустя крестьянским движением в Орловской губернии, но не вынес сильных нервных потрясений, заболел и скончался. Младший сын Граня, в тот период гимназист 7-го, кажется, класса, ныне член коллегии Наркомпроса.

Как вы знаете, организационно я не входил тогда ни в одну из фракций. В Петрограде я продолжал сотрудничество с т. Красиным и в то же время поддерживал связь с меньшевистской группой. В центре всех дискуссий того времени стояли вопросы о вооруженном восстании, о временном революционном правительстве, о рабочем правительстве, о демократической диктатуре рабочих и крестьян и пр., и пр. Весною меньшевистская группа поддерживала мои тезисы о необходимости подготовки вооруженного восстания и захвата власти временным революционным правительством. Из-за границы, из редакции меньшевистской «Искры», посылались громы и молнии на петербургских меньшевиков. Потом подоспел провал группы. Состав ее обновился, и лозунг захвата власти сменился лозунгом «революционного самоуправления».

После больших питерских провалов, вызванных провокацией Николая-Золотые Очки (фамилию я забыл, кажется, Доброскок), мне пришлось временно скрываться в Финляндии. Там я подготовил к печати перевод речи Лассаля и свое к ней предисловие, в котором развивал мысль о завоевании русским рабочим классом власти и о перманентной революции. Прибыл я в Петербург в разгар октябрьской стачки. Забастовочная волна все ширилась, но была опасность, что движение, не охваченное единством организации, безрезультатно сойдет на нет. От Иорданского, к которому я пришел с планом создать выборный орган по образцу комиссии Шидловского, я узнал, что меньшевики уже выдвинули лозунг выборного революционного самоуправления. Находившаяся в Петербурге часть большевистского Центрального Комитета, руководимая Богдановым, была решительно против создания выборной беспартийной рабочей организации. Отрицательное отношение петербургских большевистских верхов к Совету продолжалось до приезда в Россию тов. Ленина. Я присутствовал на том заседании большевистского ЦК (или бюро ЦК, или Петербургского бюро ЦК), где вырабатывалась тактика по отношению к Совету. Богданов внес следующий план: внести в Совет от имени большевистской фракции предложение немедленно признать социал-демократическую программу и общее руководство партии; в случае отрицательного решения Совета – выйти из его состава.

На совещании, кажется, принимали участие: Мешковский, Посталовский и Игорь (Гольдман). «Ультиматистская» (отзовистская) тактика Богданова уже здесь нашла свое выражение с полной отчетливостью. Все возражения против предъявления программного ультиматума Петербургскому Совету были признаны несостоятельными. Я пытался убедить Игоря, который, как мне казалось, колебался, но совещание утвердило план Богданова.

Через несколько дней тов. Антон (Красиков) действительно внес в Совет предложение от имени большевиков принять партийную программу и признать руководство партии. Насколько помню, прения были очень кратки. Возражал Хрусталев. Предложение Красикова встретило крайне слабую поддержку. Но большевики, вопреки плану Богданова, не вышли из Совета. К этому времени Петербургский Совет уже сильно вырос, и рабочие-большевики принимали активное участие как в выборах в Совет, так и в работах самого Совета. Через несколько дней, после приезда тов. Ленина, изменилась и принципиальная оценка Совета со стороны большевиков.

Я вспоминаю еще одно совещание руководящих большевиков в Петербурге, посвященное аграрному вопросу. Инициатором этого небольшого совещания (3 – 4 человека) был тов. Мешковский; в результате совещания мне было предложено изложить точку зрения перманентной революции в применении к аграрному вопросу на собрании петербургских агитаторов партии. Не помню, присутствовали ли на этом собрании только агитаторы-большевики или были также и меньшевики. Помню, однако, что одним из моих оппонентов был тов. Крыленко (прозывавшийся тогда «тов. Абрам»). В общем идея перманентной революции вызвала большое недоумение.

Уже через несколько дней после октябрьского манифеста мы с Парвусом овладели (в смысле идейного направления) «Русской Газетой», которую издавал, кажется, Дучинский. Газета имела боевой, агитационный характер и быстро шла в гору. Она имела вначале тираж около 30 тысяч. К моменту нашего ареста тираж ее далеко превышал 100 тысяч, а требования из провинции шли и шли. По словам Дучинского, ему нужно было бы печатать газету, по меньшей мере, в полмиллиона экземпляров, чтобы удовлетворить провинциальный запрос.

Вместе с тем мы с Парвусом поставили на «договорных» началах с меньшевиками большую ежедневную газету «Начало». Газета взяла очень революционный тон и в ряде статей – не только моих и Парвуса – проводила идею перманентной революции. Я припоминаю статьи Мартынова по аграрному вопросу и даже статью Дана – «Нужен ли порядок?» Когда в декабре у меньшевиков началось похмелье, самое упоминание о «Начале» вызывало раздражение в их среде, в том числе и у бывших меньшевистских редакторов и сотрудников газеты.

В Совете разногласия между большевиками и меньшевиками не успели сказаться, если не считать описанного выше эпизода с ультиматумом. Все решения и резолюции, вырабатывавшиеся и выносившиеся крайне спешно, прочитывались предварительно двумя-тремя руководящими большевиками и меньшевиками (Красиков, Кнуниянц («Богдан»), Сверчков, Злыднев и другие). Идея рабочего правительства, т.-е. завоевание власти рабочим Советом, хотя и не была программно признана, но вытекала из всего положения Совета, из всей его работы. Фракционные расслоения резко пошли после декабрьского поражения. Меньшевики ударили отбой по всей линии. Зборовский и Вайнштейн-Звездин круто повернули направо. Сверчков и Злыднев не шли за ними до конца, но отмежевались от идеи перманентной революции. Это теснее сблизило меня с большевистской группой в тюрьме, которая хотя и не признавала «перманентной революции», но решительно выступала против покаянных воплей меньшевизма. Из тюрьмы я сотрудничал в большевистских изданиях. Фракционные отношения не достигли, однако, в тюрьме такого обострения, какое они уже успели приобрести на воле. Это дало нам – социал-демократам, как мы все тогда назывались, обвиняемым по делу Совета, возможность выпустить коллективную работу о Петербургском Совете Рабочих Депутатов. В составлении книги принимали участие как большевики, так и меньшевики.

Вот все, что могу вам наспех сообщить из области внутрипартийных отношений в первом Петербургском Совете.

С коммунистическим приветом Л. Троцкий.

25/VIII – 1921 г.

Д. Сверчков. «На заре революции», стр. 5 – 9.