Наша первая революция
Шрифт:
Съезд заседал в такое время, когда даже г. Короленко пришлось признать, что "огромный контингент фабрично-заводского пролетариата уже сознал важность свободных политических форм" - и не только свободных политических форм, но и полной, т.-е. социалистической свободы от гнета капитала. Игнорировать пролетариат буржуазной демократии не приходится. Нужно, значит, дать место этому "огромному контингенту" на своей маленькой платформе. Восьмичасовой рабочий день? Конечно, это излюбленный лозунг пролетариата. Но ведь этот лозунг все-таки кое к чему обязывает. Тут имеешь дело прямо с цифрой: восемь часов, не больше и не меньше. Присягнуть на верность этому лозунгу значит создать для себя затруднение при обсуждении земских и промышленных программ, а также и никому еще неизвестной программы г. Витте. Но расписаться в "стремлении к обобществлению", - mon Dieu!
– кого и к чему это обязывает? А между тем, это недурной козырь в борьбе с социал-демократией.
По вопросу о тактике съезд признал наиболее целесообразным "прямой и активный" образ действий, и нам неизвестно, как примирилась с этим жирондистская жуть г. Короленко и тех, кто дружно аплодировал ему. Впрочем, прямой и активный образ действий исчерпывался, по мнению съезда, настойчивой агитацией в пользу немедленного созыва Учредительного Собрания, производимой путем цензурной и бесцензурной печати устройством сходок, собраний и народных митингов и, наконец, в частности, образованием ряда профессиональных союзов, с возможным объединением их деятельности в союзе союзов.
Насколько нам известно, никакого "прямого и активного" образа действий союз писателей, как таковой, не проявил. Но, может быть, можно было бы простить ему это или, по крайней мере, найти смягчающие вину обстоятельства, еслиб в своей газетной агитации члены его оставались верны хотя бы только принятым ими политическим директивам. Мы нашли бы для них, может быть, оправдание, еслиб они, не вступая самолично на путь "прямой и активной" борьбы, поддерживали бы такой образ действий в своей прессе или, по крайней мере, воздерживались от литературной агитации, направленной против прямого и активного образа действий. Но не было и этого! Не было ни одной либеральной газеты, которая бы служила своей программе иначе, как путем каждодневных нарушений ее. Не было ни одной газеты, которая воздерживалась бы от искушений занести руку на представителей "прямого и активного" образа действий! Мы утверждаем, и мы готовы принять вызов любой из наших либеральных и радикальных газет и доказать перед любым жюри, что повседневная политическая агитация всей нашей прессы, всей без исключения, стоит неизмеримо ниже даже тех политических принципов, которые представителями той же прессы признаются в торжественных декларациях. Наши оппозиционные газеты за работой отличаются одна от другой лишь степенью измены основным и элементарным принципам демократии.
Наиболее шумно произошло, несомненно, образование всероссийского союза медицинского персонала. Образование это произошло на пироговском съезде, собравшемся не только без разрешения администрации, но и вопреки ее прямому запрещению. В конце концов центральные власти санкционировали съезд, уже фактически заседавший.
Резолюция пироговского съезда 20 марта, легшая в основу медицинского союза, как его "платформа", стоит неизмеримо выше всех других "союзных" программ по определенности и полноте демократических требований.
Пироговский съезд, как мы уже знаем, требует немедленного прекращения войны и перехода полиции в руки органов самоуправления, как мер, которые должны быть осуществлены еще до созыва Учредительного Собрания; это последнее, как и органы самоуправления, должно быть организовано на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права без различия пола. Учредительное Собрание должно передать верховную власть законодательному собранию, избранному на тех же началах и образующему одну палату. Отметим здесь, что мы не знаем другого открытого голоса из рядов демократии в пользу однопалатной системы; все съезды и союзы до сих пор вовсе обходили этот кардинальный вопрос; что же касается прессы, то она либо откровенно присоединялась к земской и освобожденческой конструкции двух палат, либо, как "Сын Отечества", виляла в этом вопросе, страха ради земска, притворялась, что ей неясны демократические преимущества одной палаты. Далее, резолюция пироговского съезда требует, чтобы первое же собрание, т.-е. Учредительное, помимо организационно-конституционных работ и кроме установления всеобщего бесплатного обучения и отделения церкви от государства провело основные финансовые, аграрные и фабрично-законодательные реформы: введение подоходно прогрессивного налога; обеспечение землею трудящихся за счет государственных, удельных, монастырских и частновладельческих земель; установление 8-часового рабочего дня во всех сферах труда, минимума заработной платы и государственного
Задачу возникающего союза резолюция видит в энергичной (иначе: "прямой и активной") борьбе рука об руку с трудящимися массами против современного государственного строя для полного уничтожения его и замены свободным строем через посредство Учредительного Собрания.
В резолюции можно указать на один крайне серьезный пропуск, имеющий далеко не одно только формальное значение: это умолчание о необходимости уничтожения постоянной армии и замены ее всенародным вооружением, т.-е. милицией. И отсюда надлежит сделать тактический вывод о необходимости немедленно приступить к осуществлению этого коренного требования демократии организованными силами и "рука об руку с трудящимися классами", так как без этого "энергичная, прямая и активная" борьба за народовластие грозит остаться украшением бумажных постановлений, не внушающих доверия и уважения ни тем, кто их пишет, ни тем, кто их читает.
Закрытие пироговского съезда произошло так же шумно, как и его открытие. Мы приведем здесь сцену закрытия в живописном воспроизведении "Московских Ведомостей".
"Оглашены были официальным характером политические резолюции, выработанные на частном совещании врачей 20 марта... Все резолюции принимались при оглушительных рукоплесканиях. Члены съезда и публика единогласно постановили принять все меры к самому широкому распространению в стране всех резолюций съезда. Председательствующий вносит заявление группы врачей об учреждении всероссийского союза медицинского персонала для борьбы против существующего государственного строя и для содействия скорейшему введению конституционного образа правления. Предложение встретило единодушное сочувствие врачей и публики, что было выражено поднятием рук. При обратной проверке из 3.000 присутствующих никто руки не поднимал. Затем была прочитана вице-президентом пресловутого сельско-хозяйственного общества А. В. Тесленко*127 возмутительная резолюция отдела ветеринарных врачей, повторявшая в более резких выражениях уже принятые постановления. Врач Д. Я. Дорф читает от имени какого-то студенчества настоящую прокламацию, которая заканчивается словами: "долой самодержавие!". Это заключение подхватывается присутствующими студентами и многими лицами из публики, и зал консерватории оглашается кликами: "долой самодержавие! да здравствует республика!". Когда неистовство "неучащейся" молодежи утихло, председательствующий заявляет, что съезд исполнил свою задачу, и закрывает заседание. Снова раздаются рукоплескания и возмутительные возгласы. Многим казалось непонятным, почему съезд закрывается (раньше назначенного администрацией времени). Д. Я. Дорф разъясняет: "Мы сами открыли съезд - мы сами закрываем". Сотрудник "Московских Ведомостей" не вынес этого зрелища и ушел с собрания.
Как не вспомнить январских съездов 1904 года! Как не вспомнить того музыкального финала, в котором бесследно утонули оппозиционные резолюции пироговского съезда! Предполагалось, как известно, пред заключением съезда (1904 г.) прочесть вслух и пробаллотировать выработанные за кулисами резолюции, но едва приступили к делу, как с хор бешено грянул предупредительно заготовленный военный оркестр. Как гулко, уверенно и нагло гудели, ревели, ухали и завывали трубы, литавры и барабаны г-на Плеве! Разнузданным ревом патриотически-камаринской мелодии заглушались робкие конституционные голоса. Пьяные от муштры, от собственных звуков, а, может быть, и от вина, солдаты дули изо всей силы легких и барабанили со всего размаха рук; кошмарный хаос звуков терзал атмосферу, а бедные делегаты столичной и провинциальной смуты, точно оплеванные, точно подвергнутые телесному истязанию, крались наружу из этого музыкального ада... То было в январе 1904 г. В марте 1905 г. еще не иссяк, конечно, порох в пороховницах абсолютизма. Но уж прошлогодней исступленной самоуверенности под аккомпанимент победных звуков не осталось и следа.
Вспоминается рассказ Достоевского про музыкальную фантазию на рояле на тему франко-прусской войны*128. Эта фантазия начинается могучими звуками марсельезы. А потом откуда-то из-за угла примешивается к ним пискливый голос пошлейшего вальса "Mein lieber Augustin"... Борьба между двумя мелодиями растет, растет... марсельеза угасает, вальс крепнет... наконец, звуки марсельского гимна совершенно тонут в волнах разухабистого вальса, этого музыкального апофеоза торжествующей солдафонско-мещанской силы.
Но бывает, как видим, и иначе. Угарная симфония произвола носится по градам и весям несчастной страны, и кажется ей, что царствию ее не будет конца. Но вот навстречу азиатскому реву бросаются грудью молодые тона марсельской песни. Бешено ухает солдатская мелодия, как исступленные грохочут казенные барабаны и хоронят марсельезу, точно последнюю речь приговоренного к смерти. Но не смиряется песня свободы. Растет и крепнет и набирается металла ее голос. Вот уж он звучит, как могучий набат всенародной тревоги. Скоро-скоро пронесется он, как торжествующий звон победы.