Наше небо
Шрифт:
— Хорошо! — говорит он и одобрительно хлопает меня по плечу.
Подхожу к дверце кабины. С высоты шестисот метров смотрю вниз на землю и впервые по-новому ощущаю высоту. Земля кажется необычной, не такой, какой я привык ее видеть из кабины своего истребителя, летая на больших скоростях. Перед прыжком она кажется маленькой, дорогой и близкой. И город в стороне и синий рукав залива кажутся маленькими от ощущения высоты. В этот момент не верится, что, бросившись вниз, опустишься на землю.
Легкий удар Минова отрезвляет меня. Пора! Не задумываясь, я мягко сгибаюсь в пояснице, и тело мое,
Я машу самолету, уходящему на последний круг, кричу товарищам и плавно снижаюсь к земле.
По мере того как нервы успокаиваются, я свыкаюсь со своим положением в воздухе. Поправляю ножные обхваты, привязываю вытяжной трос и разворачиваюсь по ветру, перекрещивая основные лямки руками. Вот уже до земли остается не более ста пятидесяти метров. Возникает ощущение, будто земля надвигается на меня. Спускаюсь еще ниже и с высоты семидесяти-восьмидесяти метров слышу крики: «Подбери ноги!»
Увлеченный полетом, я не приготовился к встрече с землей и, лишь взглянув вниз, почувствовал скорость падения, совершенно неощутимую на большой высоте. До приземления остается десять-двенадцать метров. Делаю позицию: подбираю ноги — все внимание на землю. Чувствительный удар. Я падаю на бок почти в центре аэродрома.
Навстречу бежит врач. Не дав освободиться от парашюта, он хватает меня за руку и, улыбающийся, смотрит в лицо.
— Молодец! Пульс замечательный, всего сто четыре. Какое впечатление? — спрашивает он.
Я вне себя от радости, но стараюсь держаться серьезно и как можно солиднее. Делаю вид, что о таком пустяке мне, собственно, не хочется и рассказывать.
В моей новенькой парашютной книжке появилась первая запись:
«10.I.1932 — прыжок с самолета. Высота 600 м.».
Комиссия дала удовлетворительную оценку моему прыжку.
В тот же день мне вручили нагрудный значок парашютиста под номером «94».
Последующие четыре прыжка в Евпатории хотя и совершались с самолетов различных систем, тем не менее они повторили для меня знакомые ощущения первого прыжка. Зато пятый остался в памяти до сих пор.
Меня подняли в воздух на самолете «Р-5». С этой машины я прыгал впервые.
Уже стоя на плоскости летящего самолета, я взглянул на землю и вдруг почему-то почувствовал себя одиноким и потерянным. Мною овладела одна мысль — как можно скорее очутиться на земле. Но, думая о земле, я не мог сдвинуться с места и бессмысленно глядел вниз. Самолет уже сделал лишний круг, и я понимал, что медлить нельзя — нужно прыгать, иначе расчеты будут сбиты. Летчик подал сигнал — оставляй самолет, но чувство физического отвращения к прыжку казалось непреодолимым. Я посмотрел на землю, на летчика и увидел, как тот раздражительно повторил свой приказ. Тогда, напрягая всю свою волю, я отвалился от самолета и дернул кольцо, чтобы скорее прекратить падение…
Прыжок получился неважный. Крепким ударом о землю я поплатился за свое промедление, потому что, не выполнив своевременно команды летчика, я выбросился с запозданием, не рассчитав приземления. Сел я на дорогу, изрытую ямами, и все же был доволен, что переборол небывалую силу сопротивления. Когда на земле я раздумывал о случившемся, мне было стыдно за самого себя.
Пике с 8200 метров
Зима кончалась. Предстоящая распутица могла помешать мне закончить затянувшуюся тренировку.
Я решил сделать последний полет и набрать максимальную высоту. На шестьсот метров я поднимался свободно, но прыжок, к которому я готовился, был задуман значительно большей высоты.
Натянув на себя меховой комбинезон, пуховые брюки и теплый шлем, я забрался в заднюю кабину. На высоте пять тысяч пятьсот метров я почувствовал холод. Задумался — перенесет ли Скитев максимальный подъем?
Шесть тысяч пятьсот метров! Самочувствие бодрое, даже игривое. Слегка перевалившись через борт кабины, смотрел я на землю. Земля была в тумане, и я с трудом различал прямоугольник аэродрома и поселок.
Полуобернувшись ко мне, Скитев поднял большой палец кверху: «Хорошо! Машина свободно набирает высоту».
Задрав нос самолета кверху, Скитев пытался круче взять высоту, но разреженность воздуха сказалась на работе винта. Тяга была недостаточна. Мотор не давал полной мощности.
Семь тысяч восемьсот метров! Убеждаю себя, что высота эта легко переносима, хочу спокойно взглянуть через борт, но голова свисает в кабину, и тело как-то неожиданно размякает.
Меня охватила сонливость. Смотрю на большой термометр, — он должен стоять на стойке крыльев, совсем недалеко от меня, — но, как ни напрягаю свое зрение, ничего не вижу.
Пытаясь еще раз взглянуть на землю, я с силой перегнулся через борт, и в глазах моих вместо ожидаемой панорамы закружились разноцветные кружочки. Пересилив себя, я гляжу на альтиметр. На один миг вижу цифру «8000», потом восьмерка уходит и остаются одни нули. Они начинают кружиться, рассеивая вокруг себя цвета спектра, потом уплывают в какую-то белесую муть, и я чувствую, что зрение начинает мне отказывать. Я напрягаю свой взгляд, чтобы увидеть показания альтиметра, но ни стрелки, ни нулей — ничего не различаю.