Наше послевоенное
Шрифт:
– Молодец, правильно. Приведите свой пример вы. Я ничего не могу придумать, кроме:
– У меня нет тетради, - говорю с трудом, скрывая слезы. Я в непривычной роли тупицы.
Урок математики. Устный счет. Директор предлагает большое число умножить на 25, а затем еще на 4. Соображаю мгновенно, просто приписываю в уме два нуля и поднимаю руку. Учитель вызывает меня сразу. Ответ верен.
На вопрос, как получился, отвечаю:
– Умножила на сто.
Дальше объяснять он мне не дал.
– Раз такая догадливая,
Я потрясена легкостью получения отметки.
Впервые за все время моей учебы появилась возможность быстро соображать и не надо долго объяснять, учитель понял сразу!
Мне очень понравилось.
Тогда же я получила первую двойку. По чистописанию. Как радовались двое мальчишек, которые сидели передо мной. И еще куча других. Все орали мне в лицо -Двойка, Двойка! ! !
Я кусала губы, но не плакала.
Мелкие предметы - мой бич и мамин тоже. С первого класса начались уроки труда, и я стала терять ножницы. Приду в школу с ножницами и забуду. По тем временам это было с концом.
Меня ругают, я плачу, я не хочу терять ножницы. Но вот новый урок, я их не забыла, принесла домой, а вот на следующий - опять!
Я опять забыла ножницы!
И если бы только ножницы!
А варежки. За год я теряла пар 6-7 варежек .
Меня ругали дома по-черному. Мама и бабушка здесь были единодушны.
– Растяпа, неряха, на тебя не напасешься!
– Ну что может вырасти из такой растеряхи?
– сокрушалась мама.
Но чем больше я боялась потерять варежки, тем чаще теряла.
Еще были деревянные ручки со стальными перышками и чернильницы-непроливашки.
Непроливашки - это наглая ложь! Чернила из них выливались и заливали учебники и тетради, парты и новенькую клеенку на столе, где я учила уроки. Они попадали на форму, на фартуки, на руки.
Стальные перья все время ломались, ведь писать надо было с нажимом! Как нажмешь один раз, так перышко и откроет клюв и начинает царапать бумагу. Нужно вставлять новое. В школу ходили с портфелем, и в мешочке затягивающемся - непроливашка.
А тут на пути горка. Ну кто удержится и не съедет с нее на портфеле?
А что при этом будет со стеклянной непроливашкой? И с чем идти в школу, как писать? Хороший сосед по парте, конечно, даст чернильницу. Поставит посередине и можно макать вдвоем. Я сижу вместе с Галей, она меня выручит - ей не впервой, но с ней таких глупостей, как со мной, не происходит, и мне неловко, что я ее, в свою очередь, выручить не могу.
Деревянные ручки я сгрызала до металла. Пальцы у меня всегда были в несмываемых чернильных пятнах. После приема в пионеры я жевала концы галстука. Но ногти не грызла никогда, напуганная раз и навсегда страшным словом инфекция, которая сидит у меня под ногтями и только и ждет, чтобы поселиться во мне.
Гражданскую сознательность и советский патриотизм нам прививали на примере пионера
В это время я уже много читаю сама. Детские советские книжки вроде "Васек Трубачев и его товарищи" и "Дети Сталинвороша". Жюля Верна "Таинственный остров" мне прочитала бабушка! И только потом я сама.
Читая про жизнь людей до революции, я всегда высчитывала, доживет ли герой до 17 года, до светлого будущего, или нет. Если нет, то выходило, что он несчастный человек, умер раньше срока, так и не узнав торжества правды и справедливости.
Я радовалась, что родилась во-время и живу прямо в светлом будущем и никто не сможет меня тиранить. Мне-то повезло, но каково остальному человечеству, которое жило до меня и так и умерло, не прозрев?
После курсов мама устроилась на полставки в лабораторию врачом-лаборантом. Туда мне можно приходить, в отличии от ее кабинете в поликлинике, куда ходить нельзя.
Я у мамы, она в белом халате и в хорошем расположении духа; смеясь, вырывает у меня волос, кладет его под микроскоп, и я долго удивленно гляжу на коричневую, в палец толщиной полоску под микроскопом, потом мама дает мне посмотреть каплю воды, крылышко от засохшей мухи. Я в восторге. Глядя, как я радуюсь, смеется и мамина лаборантка Любочка, хорошенькая молодая девушка-татарочка со смуглой кожей и темными глазами.
Они дружат с мамой, Люба обсуждает с мамой какие-то свои сердечные дела, а я жду, когда мама соберется домой. Лаборатория расположена напротив моей школы в низеньком одноэтажном кирпичном здании. Вокруг небольшой садик, в нем растут даже березы.
Лето в Карталах жаркое, без дождей, бывают пыльные смерчи. Как закрутит столб пыли посредине дороги, потом долго сплевываешь песок, трешь глаза.
Если выйти на окраину города, то кругом сплошная степь и ковыль. Линия горизонта ровная и ничего нет.
В городе есть парк. Посаженный. Помню из деревьев только кусты сирени. В траве много ящериц. Иногда они залезают на камень и греются на солнце. Если ухватить ящерку за хвост, то она убежит, а хвостик оставит в руках.
В парке клумбы. Помню львиный зев, который мы рвали, а потом играли в собачки. Нажмешь посредине цветка, он открывает рот как собачья пасть. Но парк далеко от дома и меня туда редко пускают.
Осенью по двору ветер гоняет засохшие шары перекати-поле. Колючие кусты больно царапают ноги даже сквозь чулки.