Наше величество Змей Горыныч

Боброва Ирина

Сокол же, войдя в штопор, упал вниз и ведь разбился бы, если бы не угодил в расшитый петухами передник Марьи Искусницы.

Глава 3

ДИНОЗАВРА ДОИСТОРИЧЕСКАЯ, ИЛИ ШАРОВАРЫ ДОНА ПОСЕЯ ХОХЛЯТСКОГО

– Ой, птичка! – воскликнула Елена Прекрасная. Она аккуратно взяла сокола из передника сестры и, пробежавшись пальчиками по оперению, выдернула одно перо из хвоста несчастной птицы. – Какая прелесть! Это перо идеально подходит к моей новой шляпке, какую на хранцузский манер сшить собралась!

– Тебе бы только добро переводить, – проворчала Марья Искусница. – Я эти перья на стрелы пущу.

– Без меня не ощипывай, – попросила

сестру Василиса Премудрая. – Я его препарирую.

– Пре… что сделаешь? – спросила Елена. Она втайне завидовала ученой сестре и старалась запоминать умные словечки, чтобы потом вставлять их в разговор. Надо сказать, что эффект получался обратный – речь Елены Прекрасной порой вообще было невозможно понять.

– Разрежу, – снисходительно пояснила Василиса.

– Зачем, Василисушка? – охнула Елена Прекрасная и, всплеснув руками, прижала ладошки к побледневшим щекам.

– Затем, что хочу посмотреть, как он устроен. Я тут аэродинамическую машину задумала, да никак не могу форму корпуса просчитать.

– Дайте сюда! – Девушки так увлеклись разговором, что не заметили, как к ним подошел воевода.

Потап забрал у Елены и птицу, и перо. Сокол с трудом открыл глаза и так благодарно посмотрел на спасителя, что тот, умиляясь собственной доброте, даже прослезился.

– Ишь что удумали, – проворчал он и с силой воткнул вырванное перо обратно в хвост.

Благодарность в глазах несчастной птицы утонула в приступе боли и погасла вместе с сознанием. Перед тем как отключиться и впасть в беспамятство, сокол успел заметить хитрую мордочку злорадствующей мыши – та выглядывала из норки прямо под ногами Потапа.

Мышка недолго злорадствовала, через мгновение в норку провалился каблук тяжелого сапога воеводы.

Потап потерял равновесие и попытался удержаться на ногах, вцепившись в подошедшего царя-батюшку. Но царь, хоть и комплекцией плотной обладал, не смог удержать богатыря – и они вместе рухнули в яму, глубокую и узкую, что осталась на месте выдранной с корнями березы. Вот ведь чудище какое – мало того что царевен напугал до истерики, еще и деревья рвет что травинки!

На поляне поднялся шум, заохали царевны, забегали дружинники, разыскивая веревку.

– Как вы там, живы?! – крикнула Василиса Премудрая, наклоняясь над краем ямы.

– Живы, – услышала она голос воеводы. – Только вот царь-батюшка подо мной оказался – боюсь, как бы не задохнулся.

– Потапушка, ты не ушибся?! – Елена Прекрасная всхлипнула и утерла набежавшие на глаза слезы.

Ласковое слово, что сорвалось с губ самой красивой царевны, согрело душу воеводы. С того самого часа, как Потап увидел бегущих голышом царевен, он решил, что женится. Богатырь был влюблен в Елену Прекрасную давно и хотел просить ее руки, но его останавливал страх перепутать нареченную с одной из сестер. Когда царевны молчали да в одинаковую одежку обряжались, отличить их друг от друга было невозможно. А на что ему, спрашивается, всезнайка Василиса? Или того хуже – Марья Искусница, с которой и поговорить-то нельзя, лишнего слова не вымолвит, всегда серьезна, всегда в делах? А Елена Прекрасная легка, смешлива и его, Потапа, слушает открыв рот. Так вот, когда Потап увидел царевен в чем мать родила, то заметил, что Марья слишком худа, Василиса чуть полновата, а Елена стройна, как березка. И родинка повыше пупка только у нее имеется. Потап так размечтался, что очнулся от грез, лишь когда ему на голову упала веревка с привязанным на конце камнем – для груза.

– Ох, – только и смог вымолвить царь Вавила, когда их, перемазанных с головы до ног землей, вытащили наверх. – Пойдем-ка, Потапушка, сполоснемся в пруду.

Вавила даже не ворчал на воеводу. Тот ему нравился, и царь-батюшка втайне

мечтал, что добудет Потап себе царство, а тогда и царевну ему в жены отдать можно будет. Царь давно заметил, что Потап на Елену заглядывается, но сейчас неровня он царской дочери, неровня!

Об этом он и хотел поговорить наедине, потому и увлек воеводу к пруду. Но поговорить им не дали – следом увязались царевны, а за ними дружинники, которым было приказано не спускать с девушек глаз. Царь вздохнул и нагнулся к воде, но тут же отшатнулся – возмущенно булькая, со дна всплыл рассерженный Водяной.

Пруд уже по самые берега наполнился водой, только на поверхности меж кувшинками да лилиями вареная рыба плавала, чему люди немало удивились. Да и берег весь будто кто перепахал сначала, а потом еще и огнем опалил.

Водяной был под стать пруду – растрепанный, ошпаренный. Копна ряски, что заменяла ему волосы, была перепутана, местами целые клоки выдраны. Один ус короче другого, а борода и вовсе – срам какой! – отсутствует. Нос Водяного повис, словно кабачок, уши тоже грустно поникли, а перепончатые лапы то и дело прикладывали ко лбу компресс – большую болотную жабу. Жаба активно протестовала против применения своей особы в медицинских целях, но тщетно – Водяной макал ее в воду и снова подносил к горящему лбу. Зеленая кожа подводного хозяина пузырилась волдырями, а лицо было облеплено пластырями из кувшинок. Толстые губы Водяного сложились в унылую линию, а глаза под лохматыми бровями имели среднее выражение между великим расстройством и не менее великим негодованием. Когда Водяной говорил, то пришлепывал распухшими губами и всхлипывал, от этого его речь была похожа на бульканье.

– Жалоба у меня на дочек твоих! – сказал Водяной, влезая на прибрежную корягу. Он долго мостился и наконец устроился удобно – руки перепончатые на огромном животе сложил да хвостом по воде плеснул.

– Чем же тебе-то они не угодили, соседушка? – вздохнул царь Вавила, предчувствуя справедливость претензий речного да озерного хозяина.

– Мыться в пруду повадились, всю рыбу распугали, будто в царском тереме бани нет! Мне покоя не дают. Из-за них невеста ушла, а я ее, между прочим, целый год у дона Посея сватал! Чай, не кикимора какая болотная, а Наяда Грецкая, к подобным шалостям непривыкшая, а девки твои такой визг подняли!

– Дон Посей… – повторила Елена Прекрасная, задумчиво сморщив лобик. – А что он на Дону посеял? И почему это Наяда получилась Грецкая, если Дон на Украине течет? Мне о том хохляцкий богатырь в красных шароварах рассказывал. Я потом эти шаровары на батюшкины царские портки выменяла – платье хотела сшить, да Марья не дала. Отобрала! – И в голосе младшей царевны послышалась большая обида. Она на среднюю сестру глянула, личико недовольно скривила и фыркнула.

– И правильно сделала, – сказала, будто отрезала, Марья Искусница, полностью игнорируя обиды сестрицы. – Я штаны эти распорола и нашила из красного атласа и рубах дружинникам, и занавесок на весь дворец, и на паруса для ладьи еще осталось. А ты бы столько добра на одно платье спустила. Зачем тебе еще одно платье? У тебя их столько, что скоро одно на другое надевать будешь!

– А она и так надевает, – вступила в разговор старшая сестра. Василиса не могла упустить случая вставить в беседу беззлобные насмешки. – Напялит десять юбок под сарафан и строит из себя королеву хранцузскую!

– Тихо, сороки! – прикрикнул на дочек Вавила, но Елена, проигнорировав грозный окрик, спросила:

– Так что все-таки он на Дону посеял?

– Ничего не посеял. Дон Посей – это гишпанский водяной царь над морями-окиянами, – сказал воевода и, заметив восхищение во взгляде Елены, приосанился, но удовольствие испортила Василиса Премудрая.