Наше жаркое лето

Стоун Дениз

Странно.

— Эв, что ты здесь делаешь?

Она поднимает на меня взгляд от стопки бумаг в руках.

— О, дорогая, привет.

Суровое выражение лица Эвелин исчезает, но этого недостаточно, чтобы успокоить мое растущее беспокойство.

— Все в порядке?

— Я тоже рада тебя видеть, Лили. — Она кладет коллекцию бумаг на барную стойку. — Почему ты всегда должна предполагать, что что-то не так?

Я отмахиваюсь от дразнящего сарказма в ее голосе. — Потому что ты здесь только тогда, когда

тебе что-то нужно.

Эвелин закатывает глаза. — У кого-то плохое настроение.

Бросаю сумку на барную стойку и сажусь на сиденье. — Я провалила один из своих экзаменов. Профессор был ослом.

Больше похоже на то, что профессору Миллеру нужно надрать задницу, желательно шлепнуть по лицу.

— Ну, дорогая, я знаю, что не обязана тебе говорить, но разочаровываться в мужчинах, особенно в тех, кто считает, что они умнее тебя, — неприятная часть женщины.

Эвелин кладет ладони на перекладину и наклоняется вперед. — Я имею в виду, посмотри на меня. Я уже десять лет управляю баром Боба. Ублюдок имел наглость оставить меня одну на этой земле с этой лачугой и пустым банковским счетом.

«Мадемуазель» вряд ли можно назвать лачугой. Но он уже не такой посещаемый, как три года назад, а то и два.

— О чем ты говоришь? Тебе нравится этот бар.

Я поправляю юбку, поднимающуюся вверх по бедрам.

— Я любила Боба, а не этот бар. Но я готова отпустить его и жить для себя. Начну с того, что закрою «Мадемуазель».

В ее голосе чувствуется меланхолия.

— Ты не обязана этого делать, Эв. Я могу продлить свою смену и закрыться сегодня вечером.

Острые духи Эвелин ударяют мне в ноздри, наполняя легкие острым запахом ирисов. — Нет, Лили, «Мадемуазель» разоряется.

Я смотрю на нее с недоверием.

Ее губы снова смыкаются в тонкую линию, которой она приветствовала меня ранее.

Я моргаю один раз. Дважды.

— Почему?

Мне удается нарушить неловкое молчание между нами.

— Ну, помимо того факта, что у нас уже несколько месяцев не было клиентов? Пришло время перестать проводить еще одну секунду, живя в тени Боба.

— Но что насчет..

— Послушай, Лили, давай не будем делать это сложнее, чем нужно. Я сдам ключи на следующей неделе.

Она улыбается половиной рта. Я уверена, что другая половина отягощена серой грозовой тучей, прорывающейся надо мной.

— На следующей неделе? — Мои ногти вырезают полумесяцы на моей ладони. — Ты думала, что сказать мне об этом сейчас было уместным уведомлением?

— О, Лили, однажды ты узнаешь, что сердце хочет того, чего хочет.

Эвелин протягивает руку к моей разгоряченной щеке, грубо сжимая кожу, пока она не покалывает от жгучей боли. — Голос Боба определял мою жизнь на протяжении многих лет, и я устала жить с сожалением. Я ставлю себя на первое место.

— Хорошо.

Я вздыхаю с покорностью. Бесполезно спорить с Эвелин, если она приняла решение. Я изо всех сил стараюсь пробраться сквозь туман паники, охвативший мое тело.

Этим летом

мне придется найти новую работу, а это последнее, чем я хочу заниматься.

Как кто-то может бросить свою жизнь, чтобы притвориться в каком-то фантастическом мире?

— Я знаю, что слишком много на тебя накинуть сразу, и мне очень жаль, правда, — говорит Эвелин. — Но если я могу дать тебе один совет — если ты когда-нибудь остепенишься, найди кого-то, кто будет ставить тебя на первое место. Или, по крайней мере, поддерживает твои мечты так же, как и их собственные.

— Да, Эв, этого не произойдет.

— Никогда не знаешь.

В ее голос возвращается веселое пение.

— О, я знаю.

Последнее, что мне нужно, это та же самая старая лекция о моей личной жизни. Идея быть ответственным за кого-то или, что еще хуже, снова использовать в своих интересах, достаточна для того, чтобы вызвать тошноту, назревающую во мне.

Эвелин подходит ко мне, берет меня за руку и заключает в объятия, должно быть, наши первые объятия. Я устраиваюсь в ее объятиях, растворяясь в успокаивающем ощущении ее конечностей, пеленающих меня.

Она отцепляется от меня и вздыхает.

— Я не оставлю тебя в покое. Я заплачу тебе за две недели работы и дам звездную рекомендацию. При условии, что ты продлишь свою дневную смену до сегодняшнего вечера.

— Это отстой, знаешь ли.

Эвелин смотрит на меня, кривит губы в еще одну улыбку и молча направляется в свой запыленный кабинет в глубине бара.

— Вот ты где, — раздается знакомый голос у входа в «Мадемуазель». Я смотрю на часы, висящие над входом. Прошло восемь часов с тех пор, как я начала свою смену, и сегодня у меня не было ни одного посетителя.

— Нико? — спрашиваю я, не уверенная, что этот ужасный день вызывает галлюцинации.

Зачем еще будущий шурин моей лучшей подруги появился бы в моем баре?

В семь часов в среду вечером?

— Единственный и неповторимый.

Мальчишеская улыбка Нико сияет в тусклом свете бара, когда он неторопливо подходит ко мне.

Он выглядит так же, как когда я видела его пять месяцев назад: четкая, острая линия подбородка, ямочки на щеках и знакомые круглые, почти жидкие карие глаза с густыми темными ресницами.

Женщины часто описывают его как мечтательного, потрясающе красивого и неотразимого. Я была бы дурой, если бы не согласилась.

У братьев Наварро одинаковый прямой нос, пухлые губы с тяжелым низом и вьющиеся волосы каштанового цвета. В то время как старший брат Нико, Лука, является реинкарнацией римского воина с суровым взглядом, который может стереть с лица только мой лучший друг Эйвери, в чертах лица Нико нет и следа ворчливости. Вместо этого его рот сидит в постоянной зубастой улыбке.