Нашествие
Шрифт:
– А знаете, почему я тогда была грустная? – спросила Мура и тут же стрельнула глазами: – А у вас есть девушка?
Она с ним играла, как с котёнком, а не наоборот, и в этом было что-то притягательное. Сашик не успел ничего ответить, но в голове снова возник Лапищев с его «свободен в личном плане».
– Всё понятно, вы сейчас скажете, что у вас нет девушки!
Весло в его правой руке неловко скользнуло по воде, и брызги плеснулись Муре на платье. Она стряхнула с подола свернувшиеся на материи шарики и серьёзно посмотрела на Александра:
– Александр! Я вам не давала повода!
Сашику опять было нечего сказать, кроме как: «Извините! Я случайно! Я не хотел!»
– Знаю, знаю! Вы случайно, и вы не хотели. Ладно, на этот раз я вас прощаю. Смотрите, какая река красивая.
Он оторвал от неё взгляд и посмотрел на реку, город был у него за спиной. Он
«Шоколад, синий плащ небес и розовая пастила!»
– Вам нравится?
– Да!
– Ну вот, наконец-то вы что-то сказали.
Она вытащила руки из воды, стряхнула с кончиков пальцев капли и вынула из сумочки носовой платок.
– У нас работает одна девушка, молодая женщина, Лиза. Про неё в статье почему-то не написали. Она старше нас и несколько лет назад была знакома с одним нашим поэтом, русским. Его звали Георгий…
Сашик уже понял, о ком она хотела сказать.
– Гранин! Тот, который вместе с Сергеем Сергиным застрелился в гостинице!
– А вы знаете?
Тут Сашику было что ответить.
– Об этом знал весь Харбин, а мне об этом рассказывал Константин Родзаевский.
Мура вскинула на него серьёзные глаза:
– Вы знакомы с Константином?
– Был!
– Хм! – промолвила Мура и надолго замолчала.
Сашик тоже молчал, но через несколько минут спросил:
– Вы с ним тоже знакомы?
Мура посмотрела на воду, чиркнула по ней пальцами и спокойно ответила:
– Была! – И добавила, как будто подвела итог: – Не люблю истеричек, особенно мужчин!
Сашик уже подгребал к берегу, оставалось ещё несколько десятков метров.
– Саша, если вы не устали, давайте ещё покатаемся!
Предложение было кстати, Сашику не хотелось домой, он забрал ещё немного к берегу и по спокойной воде стал медленно грести против течения.
– Так вот! – сказала Мурочка, и её лицо осветила улыбка. – Лиза была знакома с Георгием Граниным. Он писал стихи и давал ей переписывать – у неё каллиграфический почерк; а зимой этой, прошедшей, она мне дала что-то прочитать из альбома. Хотите, я вам прочитаю то, что мне понравилось?
– Конечно! – Сашик стал грести медленнее.
– Стихотворение называется «Дантон». Вы послушаете, а потом скажете, на кого это похоже, ладно?
Сашик кивнул.
– Ну тогда слушайте.
Мура выпрямила спину и долго не знала, куда деть руки, потом сложила их под грудью, глубоко вздохнула:
Жизнь швырять В сумасшедшем азарте. Гильотинным заревом Заливать крыши Раздираемого на тысячи партий Революционного Парижа. Воскрешать легенды О диких гуннах. Создавать свои Вековые легенды. Потрясать Оборванцев На старых трибунах. Потрясать Меднолобых Членов Конвента. Напоминать циклопических великанов. Возвышать на бульварах Заросшее темя И Однажды Разом Сорваться, Канув Прямо в какую-то Тихую темень. Прямо туда, Где мечтают пяльцы, Где думают предки на старых картонах. Где будут холёные, Нежные Пальцы Распутывать космы Бродяги Дантона. И думать: Ничего без тебя Не стронется. Никто такого рыка Толпе Не сможет дать. Потому что — РазСашик почти перестал грести, и лодку сносило течением, Мура, громко закончив последние слова, сидела молча и смотрела на него.
«Маяковский! Понятно – ритм, шаг, пафос! Революция! А может, даже Блок – «Двенадцать». Тоже очень похоже!» Сашик снова взялся за вёсла и тихо произнёс:
– Ветер, ветер!..
Мура подхватила:
– Белый снег! На ногах не стоит человек! Сашик, вы умница! Это вам не «лиловые негры». – Она засмеялась и последние слова про негров произнесла елейным голосом, картавя и подражая Вертинскому. – Ну ведь никакого сравнения! Ведь правда?
Ответить было нечего, это действительно была правда, как их можно было сравнивать – Маяковского и Вертинского, они такие разные, хотя и у Блока было…
Сашик сложил вёсла, положил локти на колени и тихо почти пропел:
Признак истинного чуда В час полночной темноты — Мглистый мрак и камней груда, В них горишь алмазом ты. А сама – за мглой речною Направляешь горный бег, Ты, лазурью золотою Просиявшая навек!Мура слушала, потом тряхнула локонами и упрямо сказала:
– А про революцию лучше! И Гранин, и Маяковский, и Блок – «Двенадцать»!
Потом она разгладила платье, обхватила руками колени и легла на них подбородком.
– Жалко, что всё это было без нас и мы сейчас не там! А вообще-то нам пора. Причаливайте. И скажите этому противному лодочнику всё, что вы о нём думаете.
На набережной было пусто, они прошли её быстро, и только по площади, от которой начиналась Китайская, шли две русские девушки. Они шли в том же направлении, что и Сашик с Мурой, но намного медленнее, и они их быстро догнали. Одна девушка была полненькая и одетая очень просто, а другая… Сашик даже не разглядел, как была одета другая, его поразила её точеная фигура и огненно-рыжая коса ниже талии. Он постарался скрыть от Муры свой взгляд, и Мура вроде ничего не заметила. Только, когда они уже прощались, она вдруг сказала:
– Сашик, а у вас нескромный взгляд, – немного помолчала и добавила: – Хотела бы я посмотреть на мир и на себя вашими глазами.
Он проводил её до маленького домика в Мацзягоу, ни о чём не договариваясь, она только сказала, что он знает, где её найти.
Когда он вернулся домой, все уже сидели за столом и заканчивали пить чай. Почему-то он подумал, что не стоит говорить отцу про записку китайца Антошки при всех, он дождался, когда Тельнов ушёл к себе в комнату, а мама начала помогать бою убирать посуду, и положил перед отцом сложенный листок. Александр Петрович удивлённо глянул, надел очки и развернул записку. Сашик разобрал перевёрнутые слова: «Булоцная Аспецяна, Китайская. В 7 п. п. Антошка. Завтра».