Нашествие

Новак Илья

Доктор относился к четвертой, самой малочисленной категории обитателей лагеря. Рядовые бойцы, офицеры, рабы и вот эти, как их назвать… ученые. Их было всего трое, они носили халаты и круглые шапочки, и цепи с необычно большими треугольными медальонами.

Статус ученых был непонятен. Вчера Кир видел, как на площади разбирали большую катапульту, и работами руководил «ученый». Он бегал, раздавая приказы, кричал на варханов и размахивал руками, и они вроде бы слушались его, занятые катапультой бойцы выполняли указания… но вдруг офицер с двумя полосками ударил его. Ударил так, что ученый упал и встал не сразу.

Да и этот доктор со своими помощниками… Они его слушаются, выполняет любой приказ, но не

чудится ли Кириллу презрение в их глазах? Хотя, с другой стороны, ученые — не рабы. Ошейников у них нет, а свобода передвижения есть, и ночуют они не в дощатых загонах, как все пленники-москвичи, и едят не баланду, которую тем варят в котлах на разложенных прямо посреди Красной площади кострах дважды в день.

Доктор останавливался возле очередного раненого, говорил с ним, женщина подавала стакан с подноса, в некоторые доктор добавлял что-то из мешочков, висящих в него на поясе. Раненые брали стаканы охотно, выливали в горло мутную жидкость, ахали, кто-то после этого сразу откидывался на спину, кто-то принимался массировать себе грудь или тереть шею, а один, с перебинтованной рукой, даже попытался встать, но помощники доктора быстро и довольно грубо уложили его обратно.

Кирилл был уверен: тогда, после боя, бойцы не обыскивали его потому, что на нем был офицерский плащ. Возможно, в том отряде не осталось ни одного офицера, а рядовые не рискнули копаться в рюкзаке на его спине? Ну а позже его не раскусили именно благодаря этому доктору, который прикрывал Кира в лазарете, который как-то так все повернул, что никто, включая помощников, не заметил, что на теле раненого нет татуировок, в то числе небольшого овала со спиралью, которые украшали запястья, кажется, всех варханов.

Возле неподвижно лежащего на боку бойца доктор сделал короткий жест, и помощник поставил стул. Доктор сел, в то время как медсестра, отдав напарнику поднос, опустилась на колени и тычком в плечо разбудила вархана. Раненый открыл глаза, доктор поговорил с ним, а когда помощники откинули одеяло — осмотрел бойца, достал трубку с раструбом на конце и приставил к его груди. Постучал по ней костяшками пальцев в одном месте, в другом… Вархан сильно закашлялся, доктор заставил его разинуть рот пошире, заглянул в горло. Повернулся к помощникам и заговорил. Медбрата достал из сумки деревянную чашку и несколько снадобий в бутылочках. Доктор сыпанул в чашку из двух мешочков, которые отстегнул от ремня на поясе, медбрат добавил в нее лекарств из своих склянок. В это время женщина за плечи приподняла бойца. Тот отворачивал голову, не желая пить, и медсестра закатила ему оплеуху. Боец приоткрыл рот — доктор ловко вылил в него содержимое чаши. Вархан дернулся, словно это была кислота, и застонал сквозь зубы. Оттолкнув женщину, потянулся к стоящему на полу подносу со стаканами, но она схватила его за кисть и тычком кулака в лоб отправила обратно на спину.

Доктор поднялся, помощник взялся за стул, а медсестра потянулась к подносу, и тут раненый вархан, лежащий через проход прямо напротив Кирилла, громко застонал. Кир и раньше обратил на него внимания — боец явно нуждался в скорой медицинской помощи, он часто вскрикивал от боли, метался и дергался на матраце… и никто из соседей не обращал на него внимания, только иногда игроки в кости поглядывали досадливо, будто он мешал им. Да и на лицах проходящих мимо чужаков, когда они изредка бросали взгляд на лежащих под навесом, не было сочувствия, участия, сострадания — только равнодушие. Или презрение. Может, в орде считают, что плох тот вархан, который позволит себя ранить? И чем сильнее ранение, тем хуже боец?

Троица подошла к мечущемуся в бреду раненому, на одеяле которого в нижней части проступило пятно крови. Доктор сделал жест, помощники сдернули одеяло. Вархан закричал. Отсюда Кирилл не видел раны,

но запах, и раньше ощутимый, стал еще сильнее — запах разложения. Что у него там, гангрена?

Доктор отдал несколько приказов. Женщина вернулась к подносу, мужчина поспешил прочь по проходу. Донесся возглас, стон — медсестра каблуком мокасина впечатала в мостовую запястье кашляющего вархана, который снова потянулся к стакану. Взяв поднос, она вернулась к доктору, который, оглядевшись, махнул рукой в сторону Кирилла. Медсестра бросила что-то в ответ, доктор повторил приказ. Она скривила рот, подошла к Киру и поставила поднос у его ног. Грудей у нее почти совсем не было, будто с детства их крепко перетягивали повязкой, чтоб не росли. Женщина показала на стаканы и бросила Кириллу что-то презрительное. Он молчал. Оправив фартук медсестра пошла вслед за напарником. Ягодицы под грубыми шароварами были крепкие и тощие, даже костлявые… Не женщина, а тренажерная доска какая-то.

Проводив помощников взглядом, доктор переставил стул поближе к Кириллу. Сел и, склонившись пониже, отчетливо произнес:

— Артем.

Треугольный медальон на его груди был размером с ладонь, на медальоне — глаз внутри свернувшегося овалом змея, который кусает самого себя за хвост.

— Артема, — повторил доктор, внимательно глядя в глаза Кира. — Ар-те-мей Азенбаг.

Сказать, что Кирилл удивился — значило обозвать Эверест холмом. Он просто офигел, охренел по полной программе… Замер, разинув рот, выпучив на доктора глаза. Этот веснушчатый толстяк только что назвал имя и фамилию олигарха!

Доктор, увидев его реакцию, разволновался. Он задышал громче, бисеринки пота выступили на большом веснушчатом лбу. Быстро оглянувшись, сунул в руку Кира стакан с подноса и сказал:

— Здаро.

Потыкав Кира пальцем в грудь, настойчиво повторил:

— Здаро!

— Я не Здаро, — прошептал Кир, машинально поднося стакана к губам.

— Пай…. Пей! Здаро!

Вархан прижал ладонь к донышку стакана и резко наклонил его, заставив Кира залпом выпить содержимое.

В голове вспыхнуло солнце. Свет его полился из глаз, сделав все вокруг очень четким, ясным, отчетливо видимым. Жидкость раскаленной до звездных температур плазмой стекла по пищеводу, в желудок, где вспыхнул костер — сотни, тысячи ревущих костров… вспыхнули и погасли. И солнце в голове погасло, но свет его не исчез. Сознание прояснилось, звуки стали громче, краски насыщеннее, мозг заработал как новенький, хорошо смазанный мотор.

— Кир, — негромко произнес Кирилл, ткнув себя пальцем в грудь.

— Кыр, — сказал доктор. — Кыр здаро.

«Здоров» — понял Кирилл. Он хочет сказать, что я уже здоров. Или просто так здоровается?

— Ар-те-мей, — сказал доктор. — Был знат Ар-те-мей Азенбаг? Лазарич?

— Артемий, — поправил Кирилл. — Артемий Лазаревич.

— Лазарич! Был знат Лазарич?

— Да, я его знал.

Глаза доктора блеснули, он наклонился еще ниже, внимательно слушая.

— Кыр был знал Артемий, — раздельно повторил Кирилл. — А ты… Имя? Как звать? Я — Кир, ты?.. — украдкой оглянувшись, он коснулся пальцем груди доктора и сразу убрал руку. Я — Кир, ты…

— Явсен, — сказал доктор и добавил что-то непонятное, «пеор» или «пеон». Не то фамилию назвал, не то свое звание.

— Явсен Пеор? — переспросил Кир. — Ты — Пеор?

— Пеон, — поправил доктор. Он похлопал себя ладонью по груди, повторив несколько раз: «Явсен… Явсен…», затем потыкал пальцем вокруг, говоря: «Пеон, пеон, пеон…»

Кирилл понял это так, что «пеон» — не фамилия или второе имя Явсена, а звание, должность или статус, и в лагере есть другие пеоны. То есть — ученые?

— Можно мне еще? — спросил он и потянулся к стаканам на подносе, но доктор отвел его руку. Потер ладонью выпуклый лоб, пошевелил губами и спросил: