Наши в космосе

Булычев Кир

Среди снарядов различалась долговязая фигура Меринова, который бродил, подметая плиты полами шинели, глядел на снаряды и помечал в блокноте.

Гаврюха оказался молодцом. Пока Жбанков с больной головой бока отлеживал, он уже разузнал, где тут есть ярмарка, и даже распорядился нанять подводы для доставления товара. К тому времени, как все устроилось, Петр Алексеевич нашел в себе достаточно сил выйти на воздух. Надо было с пристрастием оглядеть подводы и лично убедиться, насколько они хороши, крепки ли оси.

Вот тут-то и ждала его одна умопомрачительная картина. Первым

делом Жбанков увидал лошадей. И в тот же самый момент ему захотелось броситься со всех ног наутек.

Лошади были мохнаты, что медведи, и рыла имели — крокодильи!

Потрясение у купца оказалось совсем нешуточным. Однако видя, что Гаврюха стоит совсем рядом от них и ничего не боится, Жбанков чуть осмелел и приблизился. Но не чрезмерно, ибо зубы животных выглядели кровожадно.

— Других-то лошадей не было? — спросил он у приказчика.

— Сказывали, эти самые лучшие, — беспечно ответил тот.

Купец еще раз рассмотрел их, обошел с разных сторон.

— Ну, хорошо, — успокоился он. — А где ж извозчики? На эти слова одна лошадь повернула к нему свою зубастую пасть и заговорила:

— Эх ты, дура! На что тебе извозчики, когда мы и сами тебя свезем, куда скажешь.

Купец открыл было рот, но быстренько взял себя в руки, закрыл его и некоторое время оставался задумчив.

Увидать разных диковин им всем пришлось еще немало. Первое время мужики только крестились да толкали друг дружку локтями: погляди, мол, вон какое чудо пошло. Затем попривыкли. Сразу смогли крепко поставить торговлю, а мужики-пилоты приняли в этом самое живое участие. Дед Андрей сам стоял в рядах и кричал, нахваливая товар, покупатель к нему шел. Степан подвозил и таскал тюки. Петру Алексеевичу оставалось только считать по вечерам выручку, а днем же он ходил по торговым местам, выяснял потребность в товаре, помечал на будущее.

Для инженера Меринова дело нашлось само: готовить снаряд к обратной дороге, хлопотать насчет припасов и пороху.

В общей жизни не принимал участия лишь Вавила. Он имел какой-то свой интерес, вечно выходил поутру со своим личным мешком, приходил поздно без мешка или с другим мешком. Жбанков наметанным глазом вмиг определил, что мужик ведет какую-то свою коммерцию. Раз его привел даже местный урядник, сказав, что, мол, вот ваш затеял в гостиных рядах скандал из-за цены, пришлось усмирять, а по нашей картотеке числится он бывшим каторжником. Но это ваши дела, и разбирайтесь с ним сами, а чтоб впредь никакого беспокойства он нам не причинял.

Жбанков не на шутку взволновался, узнав про Вавилу, что тот каторжник.

Однако сильно ругать его не стал, поскольку предстоял еще обратный путь, а там кто знает, что этому взбалмошному в рыжую голову придет?

Были и иные нелицеприятные истории. Не раз Петр Алексеевич имел возможность узнать, что и здесь встречаются разного рода проходимцы и жулики.

Как-то, например, возле него стал крутиться какой-то хлыщ. Ноги у него были куриные, и лицом он смахивал на некое птичье отродье, но на то купец уже перестал удивляться. Хлыщ этот ходил, ходил, а потом и говорит:

— Давай я тебе, мил человек, продам счетно-арифметическую

машину.

Хотел Петр Алексеевич его сразу отвадить, но по купеческой привычке любое предложение любил сперва солидно обсудить.

— На что она мне? — говорит.

— Будешь на ней считать, — отвечает незнакомец. — Хотя бы и деньги.

Сколько будет, например, квадратный корень из шестисот сорока семи, помноженный на девятьсот двадцать один?

— Ну, сколько?

— Один момент! С точностью до копеечки.

Хлыщ потыкал пальцами в свою машину, потом удивленно произнес:

— Семнадцать тыщ, однако, с лишним. Жбанков кое-что в уме прикинул, затем покачал головой.

— Нет. Должно быть больше. Тыщ на пять-шесть больше должно выйти.

— Один момент! — извинительно пробормотал незнакомец и хотел снова считать, но Жбанков его уже остановил.

— Не надо, — говорит. — Если б она деньги сама зарабатывала, тогда другой разговор. А считать мы их головой не поленимся.

Две недели пролетели скоро. К тому времени товар был почти продан, нужные сведения собраны. Петр Алексеевич в один из последних дней имел полезный разговор с чиновником из местной торговой палаты.

— Больше всего удивляюсь, — говорил купец, — что такие открываются возможности здесь для торговых людей, такой непочатый край. А вот поди ж ты, никто к вам из наших краев не летает.

— Ну почему ж никто? — солидно возразил чиновник. — Разные там графья-князья частенько наведываются посмотреть достопримечательности, купить сувениров.

— То-то и оно, что графья-князья. А наш брат купец вроде и боится к вам, а может, сомневается. А ведь ежели с умом начать, то очень даже просто свое прибыльное дело открыть.

Чиновник потчевал Жбанкова своею особой настойкой, которая хоть и чуть горчила, но, в общем, была на совесть выделана.

— Если имеются средства, можно и дела делать, — отвечал он. — Не грех об этом и поразмыслить по-хорошему. Поставить у вас большой вокзал, контору, склады, таможню. Вот и будет еще один торговый путь. А вы вот что: время не тратьте, а напишите путевые заметки и поместите в какой-нибудь журнал. Есть у вас журнал?

— Есть газета, «Ведомости».

— Ну, вот! Люди прочитают — глядишь, и потянутся. Один у нас винокурню откроет, другой — лавочку, третий — свечной заводик. И вам прибыль, и нам польза.

Чиновник был похож на большого таракана, однако имел любезные манеры и потому нравился Жбанкову даже со своими непомерными усами, крылышками и глазами-сеточками.

Короче говоря, настроение у Петра Алексеевича было благодушное и мечтательное. Экспедиция хоть и не принесла ему великих барышей, но и в убытке не оставила. Нашлась даже возможность вознаградить Степана с дедом Андреем за помощь по торговле, Гаврюха с инженером тоже без премии не остались. Меринов в тот же день, как монету получил, ушел и воротился с целой торбой разных книжек, а потом шелестел ими целую ночь. Не забыл Жбанков и о своем семействе. Долго думал, каких им гостинцев выбрать, потом махнул рукой и купил супруге красивый платок с восьминогами, а сыновьям — по шелковой рубахе.