Наши за границей. Где апельсины зреют
Шрифт:
– Oui, oui, madame. Je comprends. Soyez tranquille… [12]
– А вот и от меня монетка. Выпей на здоровье… – прибавил полфранка Конурин.
Кондуктор захлопнул дверцу вагона, и поезд полетел снова.
– Удивительно, как ты наторела в нынешнюю поездку по-французски… – похвалил Николай Иванович жену. – Ведь почти все говоришь…
– Еще бы… Практика… Я теперь стала припоминать все слова, которые я учила в пансионе. Ты видел в Париже? Все приказчики «Magasin de Louvre» и «Magasin au bon marche» [13]
12
Да-да, сударыня. Я понимаю. Будьте спокойны…
13
«Луврский магазин», «Дешевый магазин».
– Руками будем объясняться. Выпить – по галстуху себя хлопнем пальцами, съесть – в рот пальцем покажем, – говорил Николай Иванович. – Я читал в одной книжке, что суворовские солдаты во время похода отлично руками в Италии объяснялись и все их понимали.
– Земляки! Послушайте! – начал Иван Кондратьевич. – Ведь в Италию надо в сторону сворачивать?
– В сторону.
– Так не ехать ли нам уж прямо домой? Ну что нам Италия? Черт с ней! Берлин видели, Париж видели – ну и будет.
– Нет-нет! – воскликнула Глафира Семеновна. – Помилуйте, мы только для Италии и за границу поехали.
– Да что в ней, в Италии-то, хорошего? Я так слышал, что только шарманки да апельсины.
– Как «что в Италии хорошего»? Рим… В Риме папа… Неаполь… В Неаполе огнедышащая гора Везувий. Я даже всем нашим знакомым в Петербурге сказала, что буду на огнедышащей горе. А Венеция, где по всем улицам на лодках ездят? Нет-нет… Пока я на Везувии не побываю, я домой не поеду.
– И я тоже самое… – прибавил Николай Иванович. – Я до тех пор не буду спокоен, пока на самой верхушке горы об Везувий папироску не закурю…
– Везувий. Папа… Да что мы – католики, что ли? Ведь только католики папе празднуют, а мы, слава Богу, православные христиане. Даже грех, я думаю, нам на папу смотреть.
– Не хнычь и молчи, – хлопнул Конурина по плечу Николай Иваныч. – И чего ты в самом деле!.. Сам согласился ехать с нами всюду, куда мы поедем, а теперь на попятный. Назвался груздем, так уж полезай в кузов.
– Подъехать к самой Италии – и вдруг домой! – бормотала Глафира Семеновна. – Это уж даже и ни на что не похоже.
– А разве мы уже подъехали? – спросил Иван Кондратьич.
– Да конечно же подъехали. Вот только теперь проехать немножко в сторону…
– А много ли в сторону? Сколько верст отсюда, к примеру, до Италии?
– Да почем же я-то знаю! Здесь верст нет. Здесь иначе считается. К тому же в этой местности я и сама с мужем в первый раз. Вот приедем в Ниццу, так справимся, сколько верст до Италии.
– А мы теперь разве в Ниццу едем? – допытывался Конурин.
– Сколько раз я вам, Иван Кондратьич, говорила, что в Ниццу.
– Да ведь где ж все упомнить! Мало ли вы мне про какие города говорили. Ну а что такое эта самая Ницца?
– Самое новомодное заграничное место, куда все наши аристократки лечиться ездят. Моднее даже Парижа. Юг такой, что даже зимой на улицах жарко.
– А… Вот что… Стало быть, воды?
– И воды… и
– Неужели при всей публике? Ах, срамницы!
– Да ведь в купальных костюмах.
– В костюмах? Ну, то-то… А я думал… Только какое же удовольствие в костюмах! Так, в Ниццу мы теперь едем. Так-так… Ну а за Ниццей-то уже Италия пойдет?
– Италия.
– А далеко ли она все-таки оттуда будет?
IV
Кондуктор, взяв два с половиной франка «пур буар» [14] , хоть и дал слово не впускать никого в купе, где сидели Ивановы и Конурин, но слова своего не сдержал. На одной из следующих же станций спавший на диване Конурин почувствовал, что его кто-то трогает за ногу. Он открыл глаза. Перед ним стоял мрачного вида господин с двумя ручными чемоданами и говорил:
14
На чай.
– Je vous prie, monsieur… [15]
Он поднимал чемоданы, чтобы положить их в сетку.
– Послушайте… Тут нельзя… Тут занято… Тут откуплено!.. – закричал Конурин. – Кондуктор! Где кондуктор?
Пассажир продолжал говорить что-то по-французски и, положив чемоданы в сетку, садился Конурину на ноги. Конурину поневоле пришлось отдернуть ноги.
– Глафира Семеновна! Да что же это такое с нами делают! Скажите вы этому олуху по-французски, что здесь занято! – будил он Глафиру Семеновну, а между тем схватил пассажира за плечо и говорил: – Мусью… Так не делается. На ноги садиться не велено. Выходи.
15
Прошу вас, сударь…
Тот упрямился и даже оттолкнул руку Конурина. Глафира Семеновна проснулась и не сразу поняла, в чем дело.
– Позовите же кондуктора. Пусть он его выпроводит, – сказала она Конурину.
– Матушка. Я без языка… Как я могу позвать, ежели ни слова по-французски!
– Кондуктер! Мосье кондуктер! – выглянула она в окошко.
Но в это время раздалась команда «en voitures», и поезд тронулся.
– Вот тебе и франко-русское единство! – бормотал Конурин. – Помилуйте, какое же это единство! «Вив ля Франс, вив Рюсси», взять полтора франка, обещать никого не пускать в вагон – и вдруг, извольте видеть, эфиопа какого-то посадил! Это не единство, а свинство. А еще «вив Рюсси» сказал.
– Да уж, это «вив Рюсси»-то я еще в Париже в ресторане Бребан испытал, – сказал тоже проснувшийся Николай Иванович. – И там гарсон сначала «вив Рюсси», а потом на шесть франков обсчитал.
Пассажир угрюмо сидел в купе и расправлял вынутую из кармана дорожную шапочку, чтобы надеть ее на голову вместо шляпы. Ехали по туннелю. Стук колес раздавался каким-то особенным гулом под сводами.
– Все туннели и туннели… – сказала Глафира Семеновна. – Выедем из туннеля, так надо будет открыть окно, а то душно здесь, – прибавила она и стала поднимать занавеску, которой было завешано окно.