Наши зимы и лета, вёсны и осени
Шрифт:
Ты для меня – необъятный, непостижимый мир. Умом не постижимый – постигаю сердцем. Взгляды, улыбки, прикосновения – те тропинки, по которым мы идём друг к другу…
…Измученная твоей бессонницей, возила тебя на консультацию к профессору.
К специалистке по родовым травмам. Профессор только взяла тебя на руки, а ты как закричишь: «Ма-ма-а!…» Она засмеялась и говорит: «Маму любить очень будет».
Сказала, что мы
Слишком трудным был для тебя приход в этот мир. И бессонница твоя – от усталости. Слишком устал…
Теперь лечимся. Даю тебе лекарства, прописанные профессором. Пьёшь безропотно.
Научилась делать массаж. Купаю тебя в травках: ромашка, шалфей, череда – так пахуче! Травяные купания посреди зимы… После купания круглые крошечные пятки – розовые, как лепестки шиповника…
Каждый день – снег, а то и метель. Ещё и это испытание.
Родился в 36-градусные морозы, и вот уже марту конец, а зима всё бушует, и не видно ей конца…
А твою бессонницу мы вылечим, малыш. Обязательно вылечим.
Ты во всём зависишь от меня. А я – от тебя.
Врачи говорят: набирайтесь терпения. Пророчат: будет много болеть, болеть будет трудно.
Учусь не впадать в панику, не отчаиваться. Учусь быть всегда в хорошем настроении, ведь моя улыбка – твоё первое лекарство.
Всматриваюсь в тебя. Вслушиваюсь. Ты так сложно устроен… Подскажи.
Научи. Научи быть твоей мамой. Твоим лекарем. Твоим ведом.
Да, доктора, конечно, правы. Конечно, нам нелегко. Но «трудно» не значит «невозможно». Доктора не знают самого главного.
Они не знают, как я люблю тебя. Не знают, какой ты чудесный учитель и какая я старательная ученица. Я у тебя. Ты у меня.
…Удивительно, как мало книг написано о вас, маленьких загадочных пришельцах. Как легко сводятся рассказы о вас к элементарному: купаниям, кормлениям, пеленаниям. Как обыденны эти практические советы, как далеки они от сути происходящего, происходящего у меня на глазах, изо дня в день – и всё равно покрытого тайной…
Маленький загадочный сфинкс, инопланетянин, пришелец из вечности.
О чем ты думаешь, когда между бровей твоих залегает мучительная складка, когда лоб твой покрывается старческими морщинами? Что ты думаешь о мире, в который пришёл? Что ты думаешь обо мне?
«Он ещё ни о чём не думает. Он ещё мал для размышлений». Не заблуждение ли это наше – обычное для нас, выросших из детских распашонок, выросших из тайны – и позабывших о ней?…
Не грустное ли это заблуждение?…
Никакие лекарства не в силах справиться с твоей бессонницей. Но не будем отчаиваться, малыш. Я уже
Даже цветок открывает и закрывает свои лепестки в один и тот же час, даже птица в лесу поёт свою песню в один и тот же час. В свой час. Даже муравьи знают час, когда закрывать входы в муравейник, и уносить в спальни своих куколок…
Я приучаю тебя слышать эту удивительную мелодию жизни.
Ты поплачешь, похнычешь, жалуясь самому себе на моё отсутствие, но твои глазки, насмотревшись на жёлтого лягушонка, висящего над твоей кроваткой, скажут: «Спать». Твои ручки, утомившись от порхания, и наигравшись друг другом, скажут: «Спать». Голосок твой стихнет и ты незаметно для себя прикроешь глаза… Даже цветы, даже птицы слышат и знают эту чудесную, волшебную мелодию просыпаний-кормлений-гуляний-засыпаний… Любой цветок, любая птица в лесу. Знают, когда петь, когда пить росу и клевать зерно. Любой цветок, любая птица в лесу…
Тебе два месяца! На дне рождения были приятель с женой. Как ты изучал рыжую бороду незнакомого дяди! Какие складки на лбу, сколько недоумения в твоих глазах, сколько вопросов на лице!… Был нешуточно потрясен. Долго не мог уснуть от пережитого волнения…
А потом мы с гостями сидели на кухне и пили чай. Разговор не клеился. Заметила: стала некоммуникабельной. Не могу говорить ни о чём, кроме тебя, кроме того, что происходит сейчас с тобой, со мной, с нами.
Но об этом говорить трудно, почти невозможно.
Показывала твои первые фотографии. На них ты – двухнедельный. Маленький сфинкс…
Мило щебеча, Алёна спросила, не собираюсь ли я отдать тебя в круглосуточные ясли.
– Надеюсь, ты шутишь? – я не могла поверить, что она говорит это всерьёз.
– Почему шучу? Ольга отдала своего Илюшку в два месяца, и он очень быстро привык. Уже не плачет. Он знает свою воспитательницу, свою кроватку…
– …свою казённую кроватку? Узнаёт воспитательницу и не узнаёт родную мать? Ты бы ещё предложила отдать Антона в детский дом!
– Ты что, обиделась? – удивилась Алёна. – Я ведь тебе добра желаю. Нельзя же замкнуться в четырёх стенах и зациклиться на ребёнке. Конечно, он у тебя прелесть, но тебе нужно устраивать и свою личную жизнь.
– Моя личная жизнь уже устроена, – сказала я резко.
– Девочки, не ссорьтесь, – примирительно заурчал в рыжую бороду Лёвка. – Моя жена права: это ты сейчас кайфуешь, а через полгода не будешь знать, куда тебе бежать от этих пелёнок-распашонок…
– Вы-то почём знаете? – спросила я. Смотрела на них и не понимала, что делают в моём доме эти, ставшие вдруг чужими, люди, почему я сижу с ними за столом и угощаю их чаем с бабушкиным вареньем…