Наско-Почемучка
Шрифт:
— Значит, мы о попе Добри говорили. Он, бедняга, шепелявил маленько, но в 1930 году мы с ним…
— Хватит про попа! Открывай двери и веди в дом! Через десять минут в эту же дверь вывели бая Владо. Руки его были связаны за спиной.
— Про попа Добри да про кума Владо болтаешь, брешешь мне, — шипел капитан, — а тем временем птичка-то улетела!
— Никого я не прятал, господин капитан. Ошибаетесь.
— Материнское молоко выбью из тебя! Будешь ты знать Фердинанда Пантева.
Прилепив лицо к оконному стеклу, широко раскрытыми
…Жандармы остановились перед Ивановым домом. Фердинанд Пантев пнул калитку и вошёл во двор. К маленькому приземистому домику вела выложенная плиткой дорожка. Вдоль дорожки покачивались розовые кусты, цветущие, ухоженные заботливой рукой.
— Ого! — Капитан остановился. — Это восточно-дамасская роза. Очень я люблю розы, господин староста. Просто-таки обожаю.
Протянул руку, на которой на ремне болтался пистолет, резко дёрнул ветку, сорвал красный цветок. С упоением понюхал.
— Да, восточно-дамасская. Один из самых редких сортов. Разбираться в розах — это целое искусство, любоваться ими — истинное наслаждение. — Сунул стебелёк в рот, зажал зубами, махнул рукой, чтоб шли дальше. — Чего ждёте? Начинайте. Это большевистское гнездо. Чтоб мне всё как следует перепахали.
Жандармы пошли вперёд. Распахнули двери, хлынули в дом. Иванова мать, бледная, съёжившаяся, сидела в углу. Вера, прижимая к себе спелёнатого ребёнка, стояла возле окна и молча кусала губы.
Жандармы сшибли со стены портрет Максима Горького. Стали шарить по шкафам.
— Нашла себе большевика!
— Не говори так, сынок, — прошептала мать Ивана.
Разворошили все книги на этажерке, расшвыряли их по полу.
— Антихристовы книги читает! Бог отлучит его от себя, лишит милости, — произнёс староста. — Кооперация? Не кооперация, а настоящая конспирация, вот что вы тут развели. Слыхано ли, чтобы сам господин Пантев должен был приехать и разбираться тут в нашей дикости!
— Не говори так, — повторила старуха.
— Не надо, мама, — прервала её Вера. — Пожалуйте с обыском в подпол, господин капитан.
— Такие дела тут в деревне развели, что они оборачиваются против царя-объединителя, — продолжал бормотать староста.
На полу росла груда книг.
Один жандарм шёпотом спросил у другого:
— И эту тоже в кучу кидать? Н. В. Гоголь «Мёртвые души», — И сам себе ответил: — Нет, это, должно быть, не опасная. Это, наверно, их новый царь. Н. В. — значит Новопомазанное Величество.
Капитан был недоволен обыском. Обернулся к молодой женщине:
— А вы, любезная, приготовьтесь нас сопровождать. Может быть, вам удастся вспомнить, куда девался ваш муж.
Вера, ничего на это не ответив, вышла в соседнюю комнату.
— Нет никаких писем ни в погребе, ни на чердаке, господин капитан, — докладывал старшина.
…Вера открыла дверь. Она надела своё вишнёвое платье, то, которое Иван подарил ей после свадьбы. Нагнулась над постелью, чтобы взять ребёнка.
— Я
Капитан и староста переглянулись. Верино платье словно огнём осветило комнату.
— И мы готовы, сударыня, — галантно поклонился капитан. — Но дитя оставьте с бабушкой. Участок — это не детский сад.
Вера поцеловала младенца в щёчку и оставила его лежать на подушке.
Старая бросилась ей на шею:
— Куда они тебя уводят?
— Не надо, мама. — Вера нежно обняла её за плечи. — Я скоро вернусь. Ты пригляди за Младенчо. Я на тебя его оставляю.
— И в трубе ничего нет, господин Пантев, — доложил почерневший от сажи жандарм.
Веру грубо подтолкнули к выходу, красный огонёк её платья метнулся к дверям.
Капитан что-то хрипло скомандовал. Роза упала на пол. Несколько подкованных ботинок растоптали её.
Грузовичок зарычал и дёрнулся. Вера хотела что-то крикнуть с грузовика, но не удержала равновесия. Красное платье исчезло в клубах пыли.
Ребёнок проснулся и заплакал. Бабка прижала его к своей сухой груди. Он не успокаивался. Она положила его на подушку и распеленала. В пелёнках что-то зашелестело, выпали два листка — письмо от Ивана, которое по всему дому искали жандармы.
— Сынок, сынок, где ты сейчас? — всхлипнула старуха.
…Фердинанд уселся возле учительского стола и закинул ногу на ногу.
Владимир Недялков стоял перед ним обессилевший, опираясь на первую парту в классной комнате четвёртого класса.
— Напрасно стараешься. Твои товарищи всё равно уже все убиты.
— Никаких подпольщиков я не прятал, — отрицал бай Владо.
— «Не прятал, не прятал»! Одна и та же песня! А это видел? — ткнул ему в лицо свёрток с газетами Фердинанд.
— Видел.
— Не отопрёшься. Видел, конечно. Это нашли у тебя на чердаке. Как вы назвали газету? Ха! «Друг народа»! А твой друг где? Куда он исчез? Растаял, что ли? Кто писал эту статью? Говори!
— Я.
— Что-о-о? — вскочил капитан.
— Я её написал, — спокойно повторил бай Владо, пытаясь стереть со щеки струйку крови о своё собственное плечо.
— А эту?
— А эту я получил по почте.
— Кто тебе её послал?
— Не знаю. Получил по почте. А кто послал, не знаю. В ней всё правильно говорится, вот я её и напечатал.
Фердинанд Пантев и Владимир Недялков стояли друг против друга в классной комнате четвёртого класса. На зелёных партах были нацарапаны ребячьи имена, какие-то стрелки, причудливые фигурки. На доске — следы незаконченного урока о Фракии. «Площадь 800 квадратных километров, разводят табак и пшеницу. Главный хозяйственно-административный центр — город Пловдив…»
Пантев сделался притворно-любезен:
— Ах, извините, что до сего момента так бестактно называл вас на «ты», господин журналист! А мне-то говорили, что вы плотник. Я не знал, что вы — главный редактор газеты. Прошу вас, садитесь.