Наследие капитана Флинта
Шрифт:
– Да ты не только горбат, ты еще и слеп!
Молтби махнул рукой, и два матроса оттащили тело Игана на их сторону. Распен рванулся к Сильверу через освободившееся пространство. Мысли мои мешались, и печаль о гибели Игана, такого искусного бойца и элегантного человека, была не самым незначительным чувством из тех, какие я в тот момент испытывал.
Сильвер вышел встретить Распена лицом к лицу. Тот вытащил из чехла молоток побольше. Я раньше уже видел Сильвера в драке и, когда он, для опоры, прислонился к мачте близ люка, я стал следить за его костылем.
Сильвер меня не разочаровал.
Распен согнулся вдвое. Сильвер подскочил к нему, но он быстро выпрямился и ударил Сильвера головой в зубы. Сильвер зашатался, и тогда Распен схватился за ножку костыля. Он не выпускал ее из рук до тех пор, пока Сильвер с силой не повернул костыль, и ножка раскрылась, обнажив прятавшийся в ней клинок, который глубоко впился Распену в руку. Сильвер дергал костыль, словно работал пилой, пока Распен не выпустил его и не отступил назад.
Пытаясь понять, что же ранило его руку, Распен приостановился, и Сильвер налетел на него, стараясь вонзить в него кинжал. Распен его оттолкнул, и оба они сцепились врукопашную.
Сильвер ткнул большим пальцем горбуну в глаз, и горбун вырвался из его рук. Он нанес Сильверу мощный удар в висок, а затем впился ему в лицо зубами и стал раскачивать Сильвера из стороны в сторону – человеку на одной ноге трудно держать равновесие. Сильвер закричал и отбросил горбуна. Лицо Джона заливала кровь. Хуже того – самообладание стало его покидать, а во всех схватках и других его действиях, которые мне приходилось видеть, он побеждал за счет самообладания.
Распен почувствовал это и ринулся в наступление. Сильвер поспешно протянул ко мне руку – за саблей, которую я ему и подал, но горбун ударил Сильвера по руке ногой и сабля упала на палубу. При каждом резком движении огромный холм из плоти меж плечами горбуна отвратительно подрагивал.
Сильвер снова оттолкнул его, и тут наступил миг, какой бывает в любом бою, – миг затишья, когда ничего не происходит, противники яростно глядят друг на друга, а затем, чаще всего, опять бросаются в бой с новой, еще более дикой яростью. Так случилось и с этой парой: Распен рванулся вперед, словно сдвинувшаяся с места гора.
На помощь Сильверу пришла его сообразительность. Он использовал инерцию горбуна, схватив его за волосы и протолкнув дальше вперед. Распен всем лицом ударился о фальшборт, а Сильвер, двигаясь с такой быстротой, какой я у него еще не видел, подобрал саблю и проткнул горб Распена насквозь, пришпилив горбуна к обшивке. Горбун кричал, не переставая, и пытался освободиться. А Сильвер остался безоружным.
Я крикнул: «Джон!» Он повернулся ко мне, а я наклонился, схватил с настила молоток, который ударил капитана Рида, и подал его Сильверу рукояткой вверх. Он схватил молоток, но, когда попытался ударить им Распена по голове, горбун мощным рывком освободился и принялся носиться по палубе. Кровь делала его темную одежду еще более темной. Он так мотался из стороны в сторону, что Сильверу не удавалось нанести ему точный удар.
Краснолицый военный выбежал вперед. Сильвер со всей силой ударил его молотком
Впрочем, на самом деле все они отскочили назад, расступившись, как волна перед носом корабля, а затем я услышал треск дерева и понял, что Сильвер швырнул Распена о поручни «Испаньолы». Мне плохо было видно ту часть палубы, и я пробежал вперед, поближе к поручням. Тут раздался вопль, затем всплеск, и я увидел, как Распен с размаху упал в воду вместе с саблей Долговязого Джона Сильвера, торчащей по обе стороны горба.
Теперь Сильвер попал в беду: его атаковали сразу двое матросов с брига, скорее всего, для того, чтобы заслужить одобрение Молтби. Я подбежал к ним и принялся наносить им удары шпагой. Сильвер тоже отбивался изо всех сил. Он извлек откуда-то нож и прямо-таки рассек надвое лицо одного из матросов. Мы с Джоном смогли добраться до его уголка возле люка, где он, пока я стоял перед ним и размахивал шпагой, крича как бешеный на всех приближавшихся, свинтил свой костыль и отступил в более безопасное место.
Однако относительный контроль над обстоятельствами теперь был утерян. Гибель Игана, за ним – Распена и, по всей видимости, наступившая смерть краснолицего пьяницы привели к объявлению войны. По числу людей мы были приблизительно равны, но не по умению; к этому времени я уже понял, что команда Молтби была скорее военной, чем флотской. Они снова пошли на нас в атаку, а Молтби кричал им, чтобы не давали нам пощады и перебили всех до одного.
И вдруг, несмотря на шум, я и все, кто там был, услышали вопль. Это был совсем иной звук, похожий на вой дикого зверя. Я сразу же понял, чем была вызвана моя тревога, когда я увидел Грейс. Она отыскала ключи в кармане моего камзола и освободила Тейта.
34. Последние, самые долгие минуты
Что делает человека столь свирепым? Неужели всем нам становится свойственно такое, если приходится жить под палящим солнцем и биться за свою жизнь, подобно диким зверям? Эти вопросы постоянно возникают у меня в голове, и порой – по утрам – мне представляется, что я встречал таких одичавших людей именно потому, что задавался этими вопросами. Впрочем, все равно: мне пришлось видеть слишком много таких людей, и я не желал бы встретиться с ними снова.
Я понимаю, почему ломаю над этим голову. Потому что за их дикой жестокостью, за их яростью и гневом я могу разглядеть какую-то наивность, какую-то простоту, будто душа такого человека отыскала только один путь – путь свирепой жестокости, чтобы привлечь к себе внимание, чтобы пробить себе дорогу в нашем неравном мире.
Тейт обладал этим свойством: я это видел. Сильвер – тоже, хотя в нем это было не столь очевидно. Не могу утверждать, что оно было у Распена, но что-то в нем (его муки в самые последние мгновения его жизни) меня глубоко тронуло. Он походил на быка, которого забивают, и так и умер: его огромная обритая голова, его уродливое тело и ноги в гетрах – все содрогалось.