Наследие последнего тамплиера. Кольцо
Шрифт:
— Нет, я не помню его, — задумчиво ответила мама. Хорошо зная ее, я поняла, что она лукавит и что-то скрывает от меня. Мое любопытство усилилось.
Во время ленча мои родители, люди воспитанные, не показали, какое благотворное впечатление произвел на них чрезвычайно дорогой бриллиант, хотя мать — порой я бываю несправедлива к ней — проявила великую выдержку, не справившись тотчас же о его цене. О другом кольце заговорили, когда иссякли все восторженные слова по поводу первого.
Тогда Майк начал рассказывать о появлении загадочного мотоциклиста
Увы, Майк не мог сопроводить повествование музыкой и специальными эффектами типа тра-та-та, тра-та-та, подобно тому, как это делают дети. Но мои старики и так слушали его с величайшим интересом. Майк — хороший рассказчик, но думаю, для моих родителей то, что их дочь собирается замуж за блестящего владельца многочисленных кредитных карточек, золотых, платиновых и бриллиантовых, если таковые вообще существуют, и притом прекрасно обеспеченных, имеет особое значение. Они приняли бы с энтузиазмом любой его рассказ.
— Как это все загадочно! — воскликнул мой отец, вероятно, потрясенный этой историей. — Но не шутка ли это?
— Да если это и шутка, то она влетит шутнику в копеечку, — вмешалась я. — Одна из моих подружек, работающая у Сотби, большой знаток ювелирных изделий. Так вот, она утверждает, что это кольцо антикварное, а камень — рубин превосходного качества, хотя и обработан так, как это делалось сотни лет назад.
— Дай-ка посмотрю, — заинтересовался отец. Снимая кольцо, я смотрела на мать. Она не проронила ни слова, притворяясь, будто ничего не замечает, но явно слушала то, что ей уже известно.
— Странно, но в извещении о вручении посылки указано, что она пришла из Барселоны.
— Барселона! — воскликнул отец, разглядывая кольцо. — Я уже видел его. И разумеется, в Барселоне.
— У меня такое же впечатление, — вставила я. — А тебе так не кажется, мама?
— Возможно, да, но я не помню. — Она явно смутилась. Я не сомневалась, что происхождение кольца ей точно известно.
Так почему же она это отрицала? Что за этим скрывалось?
— Да-да, конечно, вспоминаю, — проговорил отец.
— Так скажи! — нетерпеливо попросила я.
— Это кольцо принадлежало Энрику. Ты помнишь, Мэри?
— Возможно, — неуверенно отозвалась мать.
«Да, — подумала я. — Она знает больше, но что-то скрывает».
— Какому Энрику? — спросила я. — Моему крестному отцу?
— Да.
— Но он же давно умер!
— Верно, — подтвердил отец.
— Но каким образом мертвец может посылать подарки? — вставил Майк, которого наш разговор все больше интересовал. Он, наверное, уже сочинял превосходную историю, чтобы рассказать ее своим друзьям с Уолл-стрит.
— Энрик — мой крестный отец. Я несколько раз упоминала о нем. Ты уже знаешь, — объяснила я Майку, — что у католиков есть обычай, в соответствии с которым во время крещения
Мать и отец, прежде чем ответить, обменялись загадочными взглядами.
— Да, погиб… — сказала мать.
И я тотчас же поняла: они скрывают что-то, касающееся Энрика. Такая уж она — Мария дель Map; она лжет, всегда находя себе оправдание. Например: ложь приемлема с точки зрения человеческого общения; или она боится обидеть человека, или ей хочется избежать конфронтации.
— Ты что-то скрываешь от меня, — сказала я матери, и в тот же миг до меня дошло: ну разумеется! Он вовсе не умер, а где-то живет. Поэтому и послал мне свое кольцо.
Отец посмотрел на мать:
— Кристина уже взрослая, и мы должны сказать ей правду.
Мать кивнула.
Я взглянула на родителей, потом на Майка. Он слушал так же внимательно, как и я. Заинтригованная, я насторожилась.
— Энрик погиб. — Мать печально глядела на меня. — Но погиб не в автомобильной катастрофе, как мы говорили тебе, а покончил с собой. Выстрелил себе в рот.
Это поразило меня. Энрик мне очень нравился. В детстве, там, в Барселоне, я воспринимала его как дядю. Более того: если не считать моих родителей, он был для меня самым близким и любимым человеком. Я помню Энрика неизменно добрым, заботливым, улыбающимся. Он постоянно придумывал игры, чтобы развлечь всю нашу компанию: своего сына Ориоля, племянника Луиса и меня.
Помню взрывы его смеха и то, как он веселил нас… Никогда не подумала бы, чтобы такой жизнерадостный и безупречный человек решился на самоубийство.
— Нет, этого не может быть.
— Да, именно так и было. Это совершенно точно, — подтвердила мать.
Теперь она смотрела на меня спокойно, без смущения, которое я заметила на кухне.
— Мы знали, что сообщение о самоубийстве ты воспримешь болезненно. Поэтому и скрывали от тебя это.
— Но мне не верится! — Мать права. Даже по прошествии стольких лет я восприняла это известие очень болезненно, оно сильно опечалило меня. Что подобное сделал именно Энрик, никак не верилось. Подавленные родители молча смотрели на меня. — Но почему, почему он покончил с собой?
— Мы не знаем этого, — ответила мать. — Его близкие ничего мне не сообщили. Да я и не спрашивала больше, чем допускала ситуация. Пусть Энрик останется в нашей памяти таким, каким был в жизни: жизнерадостным, умным, порядочным. Я до сих пор молюсь за его душу. — Она казалась очень грустной. — Я любила его как родного брата.
Я положила столовые приборы на тарелку. Аппетит пропал, даже торт, испеченный по случаю моего дня рождения, есть не хотелось. Лучше оставить его на обед.
В комнате воцарилась тишина, все смотрели на меня.