Наследие
Шрифт:
Лурье и Телепнёв переглянулись. Киршгартен невозмутимо жевал.
– Другая зернистость, – проговорила Лидия с осторожностью. – Это звучит как… другой мир!
– Иван, другой зернистости не было у фронтовиков, – заговорил Телепнёв с нарастающим раздражением. – Они пахтали так же, как и мы. Формальных открытий они не сделали. Там просто была другая слойка пластов. Они по-другому пластовали, и не более того! Но
– Прежней, – согласился Протопопов.
– Поэтому они и продержались всего четыре года, – заметил Лурье. – Мода прошла! Читатели наелись.
– Все мы объелись фронтовой литературой, – вздохнула Ольга. – До изжоги.
– Новая зернистость… – качала головой Лидия. – Поверить невозможно…
– Новая зернистость, – кивал Протопопов, накладывая себе в тарелку раковых шеек.
– Ну вот! Новая зернистость! – Телепнёв швырнул вилку на стол. – Откуда она у тыловиков, когда её не было у фронтовиков?!
– Не знаю! – выдохнул Протопопов.
– Ты не преувеличиваешь?
– Пётр, дорогой мой, у Наримана в холодильнике я увидел масло другой зернистости. Другой! Вот этими самыми глазами!
Телепнёв перевёл свой раздражённый взгляд с задумавшегося Лурье на Киршгартена:
– Ролан, ты в это веришь?
– Верю. – Тот спокойно сделал глоток кваса.
Телепнёв угрюмо-непонимающе вперился в него.
– Я съел “Живые души”.
Все уставились на Киршгартена. Поставив бокал, он вытер спокойные губы салфеткой с изображением оленя на фоне Алтайских гор:
– И дело не в том, что это тыловая литература.
– А в чём же?
– В самом парне.
– То есть?
– То есть это не просто тыловик. А – слепой тыловик.
За столом повисла тишина.
– Слепой тыловик, – повторил Киршгартен.
– Ну и что? Среди фронтовой волны было два слепых прозаика, – заговорил Лурье. – Ким и Хворобей.
– Были! – кивнул Телепнёв. – Ким шибко не запомнился, а Хворобей – вполне крепкий прозаик. Я съел его “Стеклянные цепи”. Плотный, свежий творог!
– Слоистый, густой, – кивал Лурье.
– Густой и жирный, – согласился Протопопов.
– И Ким, и Хворобей не выламывались из фронтовой литволны, – продолжил Киршгартен. – Они пластали добротную фронтовую прозу.
Здесь же, когда я ел это, то определение “тыловая проза” даже не всплыло в голове. Это не тыловая проза. Это просто проза. Хорошая, густая проза этого парня. Лично его. Хотя он – стопроцентный тыловик, поколение R.
– То есть он просто… сам по себе? – спросил Телепнёв.
– Он сам по себе.
Протопопов
– Нет, Ролан, это проза его поколения, это именно тыловая проза.
– Назови её хоть трижды тыловой, но важно, как она сделана.
– Она поколенческая!
– Нет, Иван, она безвременна. Как и проза Петра, как твоя проза, как проза Пети. Этот парень – ваш. Он одиночка. Но зернистость у него другая.
За столом снова воцарилась тишина.
Киршгартен спокойно пил свой квас и закусывал.
– Скажи, Ролан, – нарушил тишину Протопопов. – Ты это ел когда?
– Неделю назад.
– Значит – после меня.
Женщины молча занялись закуской.
– Нет! – Телепнёв стукнул кулаком по столу. – Ну вот! Не верю! Творог — одно дело! Пласты, слоистость, жирность, свежесть. Но масло?! Зерно! Как… как зовут этого парня?
– Ами Гоу. Псевдоним. Настоящее имя я не запомнил… кажется… Глущак или Гаврищак… не помню. Да и неважно. Ами Гоу.
– Ами Гоу, – произнесла Лидия. – Красиво!
– Amigo, – проговорила Ольга, бросив на Киршгартена откровенный взгляд.
– Молодые авторы почти все скрываются за аватарками. – Таис протянула пустой бокал Даше, и та стала наполнять его. – Почему? Фронтовики не скрывались.
– Им стыдно, – произнёс Протопопов.
– Чего?
– Стыдно, что их родители, то есть фронтовики, не смогли предотвратить войну.
– Я об этом не думала.
– Подумай. – Протопопов потянулся к заливному.
– То есть… тогда это просто новый роман? – продолжал рассуждать Телепнёв.
– Да! – бодро кивнул Киршгартен. – Новый густой роман. В кабинете у Наримана родился, Пётр, твой конкурент.
– И ты прилетел, чтобы сказать мне об этом? – угрюмо усмехнулся Телепнёв.
– Ну Петя… – Вера сжала руку мужа.
Ольга презрительно хмыкнула.
– Я прилетел, Пётр Олегович, чтобы выпить за твой новый роман, – невозмутимо проговорил Киршгартен, поднимая бокал.
– Да, пора бы! – взялся за свой бокал Лурье. – А что до новых конкурентов, Ваня, мы, два Петра, им только будем рады!
Все, кроме Телепнёва, рассмеялись. Он же сидел с покрасневшим, насупившимся лицом.
Бокалы потянулись к нему.
– Петя. – Вера погладила его по руке. – Мы пьём за “Белых близнецов”.
– За “Белых близнецов”! – бодро улыбался Киршгартен.
– За “Белых близнецов”! За “Белых близнецов”!
Телепнёв нехотя поднял свой полупустой бокал. Вера забрала у Даши кувшин и наполнила квасом бокал мужа:
– За “Белых близнецов”!
Стали чокаться.
– Ну вот, Ролан. Ты сегодня забил два клина. Один в нас, другой в меня.