Наследница моря и огня
Шрифт:
– Не знаю. Наверное, все еще на горе Эрленстар. Я не смею больше играть. Моя музыка была единственным, что слышал Моргон в течение года, кроме голоса Гистеслухлома.
Она вздрогнула, ей захотелось бежать от него, но тело ей не подчинялось. Она закричала на него:
– Ты был наделен королевским даром!
Он не ответил. Его чаша поднялась и снова вспыхнула в свете костра. Когда он наконец заговорил, его голос звучал смутно, точно голос догорающего огня.
– Я играл с Мастером и проиграл. И он потребует возмездия. Но я сожалею о том, что утратил арфу.
– А как Моргон должен сожалеть,
– Это свершилось. Нельзя ли оставить…
– Нет, нельзя. Ты думаешь, ты предал только Моргона? Ты обучал меня играть «Любовь Полета и Жаворонка», когда мне было девять. Ты стоял позади меня и ставил мои пальцы куда полагается. Но едва ли это что-то значит перед тем, что почувствуют землеправители Обитаемого Мира, когда узнают, какие почести оказывали арфисту Основателя Лунголда. Ты достаточно больно ранил Лиру, но что подумает сама Моргол, когда повесть Моргона дойдет до нее? Ты… – Она остановилась.
Дет не двигался. Он сидел так же, как когда она его впервые увидела: голова склонена, одна рука на согнутом колене, и в ней – кубок с вином. Что-то совершилось в ней, охваченной гневом. Она подняла голову, принюхалась к чудесному, прохладному, с запахом сосен воздуху Исига, ощутила ночь, которая ее окутывала, словно тень. И присела у крохотного костерочка, затерянного в необъятной черноте, – платье разодрано, волосы грязны и перепутаны, лицо исцарапано и, вероятно, так измождено, что ни один из Владетелей Ана ее не узнал бы. И тут она вложила руку в огонь и удержала ее. Казалось, такой же ясный свет озаряет ее разум. Она прошептала: «Назови мое имя».
– Рэдерле.
Ее голова поникла. Некоторое время она сидела тихо, вслушиваясь в свое имя, точно в удары сердца. Наконец вздрогнула и отпустила его.
– Да. Та женщина почти что заставила меня забыть. Я бежала с Исига среди ночи, чтобы искать Моргона где-то на Задворках Мира. Кажется невероятным, не так ли, что я его где-то там найду?
– Пожалуй.
– И никто в доме Данана не знает, жива я или мертва. Это неосмотрительно. Я забыла, что, обладая мощью Илона, я ношу все же свое имя. И в нем великая мощь, в нем одном. Она дана, чтобы видеть…
– Да. – Он наконец поднял голову, поднес к губам кубок, чтобы снова отпить, но вдруг преувеличенно-бережно опустил его наземь. Сел, как прежде, только лицо его было теперь ярко освещено и насмешливость пропала. Рэдерле подтянула к себе колени и съежилась. Арфист сказал:
– Тебе холодно. Возьми мой плащ.
– Нет.
Его рот слегка скривился, но он только спросил:
– Что делает Лира на горе Исиг?
– Мы шли, чтобы вопросить Высшего: Лира, Тристан Хедская и я… Но Данан поведал нам, что Моргон жив, и отсоветовал идти через перевал. Я не один час думала почему. И столько же – день и две ночи – ломала голову над другим. Но спросить некого, кроме Моргона и тебя.
– И ты бы оказала мне доверие вопросом?
Она
– Я не понимаю тебя больше; твое лицо изменяется всякий раз, как я на тебя взгляну, – ты то чужой, то человек из моих воспоминаний… Но, кто бы ты ни был, ты по-прежнему знаешь столько же, если не больше, о том, что происходит в Обитаемом Мире. Если Гистеслухлом занял место Высшего на горе Эрленстар, то где сам Высший? Ведь кто-то до сих пор поддерживает порядок в Обитаемом Мире.
– Верно. – Он замолчал, плотно сжав рот. – Я спросил об этом Гистеслухлома пятьсот лет назад. Он мне не ответил. И я утратил любопытство. Теперь, когда моя смерть неизбежна, меня это не очень волнует, не более, чем самого Высшего, где бы он ни был, которого мало что занимает в Обитаемом Мире, кроме землезакона.
– Возможно, его никогда и не существовало. Возможно, он лишь легенда, порожденная тайной разрушенных городов, пережившая века, до того, как Гистеслухлом принял ее облик…
– Легенда вроде Илона? Легенды имеют неприятное обыкновение вплетаться в правду.
– Тогда почему он не остановил тебя, игравшего, прославляя его? Ведь он был должен.
– Не знаю. Вне сомнений, у него свои причины. Он меня осудил или Моргон, разница невелика. Итог будет один и тот же.
– И тебе некуда пойти? – спросила она, удивив как его, так и себя саму. Он кивнул:
– Моргон затворит для меня все двери. Даже двери Херуна. В любом случае я туда не пойду. Меня уже изгнали из Остерланда, три ночи назад я переправился через Осе. Король-волк воззвал к своим волкам… Их стая разыскала мою стоянку на его земле, в самом отдаленном ее уголке. Волки не тронули меня, но дали понять, что я нежеланный гость. Когда вести достигнут Имриса, случится то же. И в Ане… Звездоносец будет гнать меня, куда пожелает. Я видел пролом, который образовался в доме Высшего, когда он наконец вырвался на свободу… Как будто сама гора Эрленстар оказалась слишком мала, чтобы его удержать. Он задержался, чтобы сорвать струны с моей арфы. Я не оспариваю его суждений обо мне, но… Это было единственное в жизни, что я делал хорошо.
– Нет, – прошептала она. – Ты многое делал хорошо. Опасно хорошо. Не было мужчины, женщины или ребенка в Обитаемом Мире, которые бы тебе не доверяли: ты знал, как их расположить. Настолько, что я до сих пор сижу рядом и разговариваю с тобой, хотя ты ранил кое-кого из тех, кого я люблю, и рана никогда не заживет. Не знаю, почему я сейчас не ушла.
– Не знаешь? Да просто мы одни, в глухих краях, под небом, черным, как глазница мертвого короля, и у нас не осталось ничего, кроме твоей честности. И наших имен. В твоем – целое богатство, – добавил он почти радостно. – А в моем нет даже надежды.
Вскоре она уснула у его костра, а он между тем тихо сидел, пил вино и подбрасывал сучья в огонь. Когда она проснулась утром, арфиста не было. Она услышала шорох в подлеске, голоса; беспокойно завозилась, освобождая руку, чтобы сбросить одеяло. Затем насторожилась. И внезапно села, в упор глядя на руку, на которой минувшей ночью, как продолжение ее самой, горел огонек. На ладони белые рубцы образовывали двенадцать граней и более тонкие внутренние линии камня, который дал ей Астрин на Равнине Королевских Уст.