Наследница трех клинков
Шрифт:
– Привез вина, битой птицы, колбас, окорок привез – дай волю княгине, она бы и корову к телеге привязала. Хлеба хорошего… А вот что еще! Помнишь, княгиня поселила нас тут и уговорилась с Авдотьей Тимофеевной, что ненадолго, потом нам другое жилье сыщет?
– Помню, ты сам сказывал. И что – съезжать велено?
– То-то и плохо, что нет. Для кого Авдотья Тимофеевна дом купила – помнишь?
– Для дочери украденной?
Вошел денщик Тришка, оценил обстановку, подтащил к раскрытому окну овальный столик и накрыл его простой скатертью.
– Да. Так вот – прискакал
– Черт возьми! Кто ж польстился на дуру?
– Дура не дура, а приданое царское. Госпожа Егунова на себя почти не тратит, все копит и копит. Она как-то пошутила – если сложить первые буквы тех деревень, что получит в приданое ее Катенька, то как раз и выйдет «Катерина Егунова».
Тришка повез по полу разом два стула, обитых красной кожей. Если господам угодно глядеть в окошко – пусть глядят сидя.
– Ума у ней от того не прибавится. Девица должна быть ловка, знать языки, музицировать, – уверенно заявил князь Черкасский, усаживаясь поудобнее. – В домашних спектаклях блистать, одеваться к лицу. И то еще неведомо, посватаются или нет. Хотя есть случаи, когда нужно о приданом подумать. Кабы она не была дура, я бы упросил матушку, чтобы тебя на ней женила – тебе ведь из чего-то нужно сестрам приданое дать!
– Да Бог с ней! – Громов махнул рукой и сел напротив. – Там, Петруша, сразу женихи сыщутся. Жениться на дуре ради приданого – пошлость какая-то… да я лучше в Академию наймусь, оно как-то достойнее…
– В которую? – живо спросил князь.
– Фортуны.
Академиями называли постоянные сборища картежников, и там можно было сорвать крупный куш, а можно было и проиграть последние штаны, это случалось куда чаще. Но кроме картежных академий в столице завелась еще одна, основал ее учитель фехтования, то ли англичанин, то ли шотландец. Дав своему заведению имя «Академия Фортуны», он сперва собрал там опытных бойцов, потом стал устраивать ассо – бой из трех схваток, до первого укола, для зрителей, которые бились об заклад, и особенно забавно выходило, когда хозяин выпускал бойца в маске. Эту-то Академию и имел в виду Громов – хороший фехтовальщик мог взять там отменный приз. Другое дело, что дворянину, гвардейцу, преображенцу недостойно брать деньги за поединок.
– А отчего бы нет? Ты в полку первый боец! Мне бы так! – с совершенно детской завистью сказал князь. – Садись. Будем пить венгерское вино, глядеть на огород и воображать себя в Аркадии. Истинная идиллия! Покамест нас обоих не женили! После этой дуэли матушка непременно захочет мне на шею какую-нибудь дуру навязать, чтобы я угомонился! А тебе – за компанию! Чтобы больше ко мне в секунданты не шел! И ведь найдет двух дур с приданым, вроде этой Катьки Егуновой, из-за которой Авдотья чуть последнего ума не лишилась… Эх! Сколько нам еще той идиллии осталось!.. Тришка, дармоед! Тащи хоть что-нибудь! Знал бы ты, Громов, до чего мне не хочется жениться!
Идиллия была самая достойная – комнату, которую Авдотья Тимофеевна обставила для девицы, велев повесить
– Да и мне совсем не до женитьбы, – поддержал князя Громов. – Ох! Чуть не забыл! Я ведь телескоп привез! Ей-богу! Маленький, да отменный! Взял у господина Эйлера – сам-то он уже в небо не глядит.
– Ты ездил на Васильевский? – удивился князь.
– Далеко ли? По Исаакиевскому мосту за полтора часа обернулся – и то, пока телескоп в перину и в рогожи заворачивали… Идем! Потащим его на чердак.
– Сам, что ли, потащишь? А люди на что? Вон Тришка?
Тришка в этот миг как раз водружал на столик блюдо с холодными мясами всех сортов.
– Сам и потащу. Людям столь хитрую механику доверять нельзя.
И Громов, лишь малость перекусив, действительно чуть ли не на руках внес на чердак свою любимую игрушку.
Дом был новый, на чердаке еще не набралось древнего хлама, и Громов установил трехногий телескоп у окошка без затруднений. Если бы князь Черкасский не залез туда и не давал советы, было бы куда легче.
– Эх, жаль, до ночи далеко, – сказал Громов. – Я бы тебе показал лунные моря и все созвездия…
– Постой! А днем в него смотреть никак невозможно? – спросил князь.
– А чего днем смотреть – ничего же не видно…
– Не в небо, дурень! На грешную землю! В окошки! Это ж мы и в дворцовые окошки сейчас заглянем! И по всей слободе прогуляемся! Узнаем, где у нас тут живут красоточки! Ну, давай, учи, как с ним управляться!
– Не тронь! Убери немытые лапищи!
Некоторое время спустя оба преображенца старательно изучали соседние окна и дворы. Увидели два грехопадения, задумались: это что же, и мы в столь важный момент являем собой такое нелепое зрелище? Громов уже решил гнать товарища с чердака, но Черкасский вдруг закричал:
– Гляди, гляди! Нимфа!
Во дворе (а в котором – не поймешь, потому что глядит телескоп далеко и окрестностей не показывает) прохаживалась девица в белой рубахе и с распущенными пышными волосами. Волосы были не совсем рыжие, а приятного рыжеватого цвета, достигали ягодиц. Лицо оказалось приятным, округлым, с мило вздернутым носиком.
– Что это она? – удивился Громов.
– Эх ты, астроном! Это она после бани волосы сушит, – догадался князь. – Видишь, на солнышке прохаживается… пусти… узнать надобно, чья такова…