Наследник (1914 год)

Булычев Кир

– Он был рад меня видеть. Он служит где-то… В Феодосии, там береговая артиллерия.

– Хотел бы я быть таким вольноопределяющимся, – сказал Ахмет. – И патриот, и долг выполнил, и фронт далеко.

– Ты не прав, Ахмет, – сказал Андрей. – Куда его послали, там он и служит.

Ахмет не стал спорить. Детское приятельство давно уже дало трещины. А любит ли Колю Андрей? Конечно нет… и все же это Коля Беккер, брат Нины, сосед, о котором столько знаешь и прощаешь ему то, чего не простил бы чужому.

Вино было легкое, хорошее, прохладное. От столика

открывался вид к лесу, зеленому и багровому ковру, наброшенному на крутой склон. Домики Ялты казались белыми кубиками, разбросанными шалуном у воды.

– У меня из головы не идет эта шкатулка, – сказал Андрей. – Как грабители могли догадаться?

– Ты о той шкатулке, что под полом? – спросила Лидочка.

– Да, – сказал Андрей. – А в городе уже все знают?

– Что ограбили, знают, – сказала Лида, – а про шкатулку ты мне сам рассказал.

– Когда?

– Ну вот. – Лидочка смутилась. – На Рождество, пока мы с тобой автобуса ждали!

– Вот и еще один подозреваемый, – сказал Ахмет.

Андрей спохватился:

– Как могло из головы вылететь? Прости, Лида.

– Я не сержусь, – сказала Лида, но она была чем-то озабочена.

– Поехали, что ли? – спросил вдруг Ахмет. – Меня ждут великие дела, как любил говорить Гарибальди.

Андрей настоял на том, что платит он. Ахмет развел руками. При Лидочке он робел. Он довез их до дома и умчался.

* * *

После чая Евдокия Матвеевна оставила «детей» в Лидочкиной комнате, где на стенах висели голубые акварели. Лида, убедившись, что мать в самом деле ушла, сказала:

– Я очень перед тобой виновата, но я должна тебе все рассказать.

– Что случилось? – У Андрея провалилось сердце. Он сидел на стуле, любовался Лидочкой. И признание таким тоном доброго не сулило. – Ты встретила другого человека?

– Не говори красиво. Я к тебе хорошо отношусь, – сердито сказала Лидочка. – Но я должна показать тебе одно письмо.

Она раскрыла ящик письменного стола и вытащила оттуда пачку писем, перевязанную голубой ленточкой.

– Я раньше от мамы письма прятала. А потом поняла – она все равно найдет. Она у меня хорошая, но очень беспокоится. Она только делает вид, что к тебе расположена.

– А на самом деле?

– Она тебя боится. Она боится, что ты меня обидишь, соблазнишь и бросишь… Она всех мужчин боится, которые могут сделать мне больно. Ты не сердишься на нее?

– Нет.

– Вот письмо. Это письмо от Марго. Она мне прислала его еще весной. Я совсем о нем забыла. А сейчас, когда был этот разговор, я вспомнила.

Лидочка пробежала глазами первую часть письма, перевернула голубой листок и дальше прочла вслух:

– «Я видела Ахмета. Представляешь, он заявился в Одессу, где-то узнал наш адрес, подстерег меня. На извозчике с букетом роз. Ты не представляешь, какое это уморительное зрелище! Я признаюсь тебе, что была тронута. Он такой забавный. Он повел меня вечером в кафешантан. Я делала

вид, что я светская львица, для которой все это, как говорят в Одессе, „семечки“. На самом деле ты знаешь, что я никогда там не была. Это очень пошло, но увлекательно и шикарно, Ахмет просадил кучу денег. Я думаю, что он взломщик – он совершенно не считает денег. Я старалась при нем ни слова o my dear friend, а он и не спрашивал. Я ему рассказала о твоем романе с Андрюшей. Роман в письмах – ах, как это мило! И даже рассказала, помнишь, ты мне призналась, как этот Андрюша хотел произвести на тебя впечатление и придумал романтическую историю про сокровище под полом в кабинете его дядюшки или отчима – не помню уж кого. Ахмет тоже смеялся, но он отзывается об Андрюше очень тепло. Хоть и считает его слюнтяем…»

Лидочка скомкала письмо и, как бы перенеся на него злость, швырнула в угол.

Сначала Андрей услышал и понял не ту часть, что касалась сокровищ, а мнение о его характере, которое Лидочку не удивило и не обидело. И это мнение Ахмета!

– Значит, Ахмет сказал неправду, – услышал он голос Лидочки.

– Он забыл, – сказал Андрей. – Не придал значения и забыл. Он бы сказал мне, если бы помнил.

– Андрей, ты самый добрый на свете, – заявила Лидочка. – А я так боялась, что ты рассердишься.

Постучала Евдокия Матвеевна и позвала пить чай.

– Спасибо, – сказал Андрей, – если вы не обидитесь, я уйду.

– Почему? – возмутилась Евдокия Матвеевна. – Сейчас придет Кирюша, мы посидим, вам надо быть среди людей – одиночество в вашем трагическом положении губительно. Послушайте уж моего совета.

– Я хочу попробовать пройти в больницу, – сказал Андрей. – Может быть, Глаше лучше. Может, меня к ней пустят.

– Завтра, – сказала Евдокия Матвеевна. – До завтра ничего не изменится.

Андрюша знал, что не останется здесь. Такая вот шлея ему под хвост попала, как говорила в таких случаях тетя Маня. Она говорила: «Ты, Андрюша, человек мягкий, можно сказать, бесхарактерный – и как многие бесхарактерные люди – страшно упрямый. А упрямство, учти, порок». Андрей и не мог бы сказать, что заставляло его уйти. Но Лидочка поддержала его:

– Мама, неужели ты не понимаешь, что Андрей переживает?

– Вы дорогу знаете? За церковью сразу направо, – сказала Евдокия Матвеевна. – Узнайте там, что надо Глафире. Я завтра могу прийти в больницу и принести. Может, мед ей нужен?

– Спасибо, – сказал Андрей, – я спрошу.

* * *

В больницу Андрей пришел в половине восьмого.

Он спросил внизу у сестры, что сидела за столиком, в какой палате лежит Глафира Браницкая. Хорошо, что следователь сказал фамилию. Иначе он выглядел бы странным самозванцем. Пожилая ухоженная сестра сказала с немецким акцентом:

– К ней нельзя. Состояние тяжелое.

– Вы только скажите мне, в какой палате, – попросил Андрей. – Я завтра приду и уже буду знать.