Наследник чародея. Школяр. Книга первая
Шрифт:
Тётя Маша кивнула.
— Само собой!
Дома я сменил трико на старенькие брюки, футболку на рубашку с коротким рукавом. Тётя Маша дожидалась меня на лестничной площадке.
— Пошли! — она ухватила меня за руку, словно опасаясь, что я передумаю, и потащила наверх, на третий этаж, где жили дед Пахом и бабка Клава.
Атмосфера в квартире была тяжелой. С порога пахнуло смесью запахов затхлости, немытого старческого тела, мочи, крови. И, при всём этом, наглухо закрытые окна.
Я сразу прошел на кухню, с трудом распахнул окно, едва не разломав
— Ты чего это удумал? — отозвался лежащий на диване дед. — Закрой! Холодно!
Я метнул в него конструкт «общего исцеления», вложив силы чуть больше обычного. Дед захрипел, закашлялся, склонился над тазиком и выхаркал шмат желтой слизи, щедро сдобренной кровью.
Я едва сдержал позыв тошноты, отвернулся.
— Тазик уберите, — попросил я. — И мокрое полотенце мне принесите.
Клавдия Никитична быстро подхватила тазик, убежала в ванную.
Дед Пахом, длинный тощий, высохший старик, лежал в подушках на диване. Из одежды на нём была посеревшая от времени майка-алкоголичка да черные трико с пузырями на коленях.
— Что пришел? — тяжело дыша, поинтересовался он, подняв голову.
— Посмотреть, — отрезал я и выпустил в него сонное заклинание. Чтоб не мешался. Тётя Маша предупреждала о его несносности и язвительности, крайне обострившихся на фоне болезни.
Дед повалился на бок. Сзади ойкнула Клавдия Никитична. Загремел выпущенный из рук алюминиевый тазик.
— Да спит он! — объяснил я сердито. — Помогите его на живот уложить.
Тощий дед оказался неожиданно тяжелым. Втроем мы его едва-едва уложили на живот, повернув голову на бок. Тётя Маша сунула мне в руки влажное вафельное полотенце. Тоже когда белое, а теперь серое…
— Не мешайтесь, — махнул я рукой. — Идите на кухню!
Бабки удалились, а я осмотрел деда через призму магического зрения. Зрелище было, конечно, удручающее. Деду оставалось жить, что называется, два понедельника.
Правое легкое на три четверти было черного цвета. Оставшаяся верхняя четверть светилась темно-бордовым цветом.
Левое легкое тоже совсем не выглядело здоровым, во всей структуре органа преобладал тот же темно-бордовый цвет. Бронхи отсвечивали нежно-розовым цветом.
Туберкулёз или рак легких? На рак, вроде, не похоже. Не видно паутины метастазов. Начал я с левого легкого, пуская ручеек «живой» силы вниз органа. Сел на табурет возле деда, для облегчения прохождения силы положил ему руку на спину, едва касаясь тела кончиками пальцев. Честно говоря, мне было неприятно — старик, видимо, давно не мылся, майка откровенно выглядела настолько ветхой, что, казалось, вот-вот начнет расползаться.
По мере поступления чистой «живой» силы левая половина органа теряла свой болезненный цвет, становясь всё бледнее и бледнее.
Когда я почувствовал, что мой ресурс силы значительно истощился, лёгкое выглядело совсем здоровым. Более того, силы мне хватило даже на
— Тёть Маш, — позвал я, вставая с табурета. — Пойдем…
Только вставая, я почувствовал, как устал. Даже ноги подкашивались. Я взглянул на часы на стене. Прошло два часа. Два часа, а я и не заметил!
Тётя Маша поспешно вышла за мной на лестничную площадку, вопросительно посмотрела сначала на меня, потом на Клавдию Никитичну, которая пошла вслед за нами.
— Потом, потом всё скажу!
Дома я первым делом поставил чайник. Организм требовал восполнения сил.
— Чай будете? — предложил я соседке. Она отрицательно качнула головой.
— В общем, у деда либо рак, либо туберкулёз, — сообщил я. — Скорее всего туберкулёз. Скорее всего туберкулёз. При онкологии были бы метастазы… Но туберкулёз чуть ли не в открытой форме. Правое лёгкое почти на 3/4 умерло.
— Ничего нельзя сделать? — печально вздохнула тётя Маша. — Совсем ничего?
— Всё, что можно, я сделал, — ответил я. — Левое лёгкое восстановил. Бронхи почистил. Завтра посмотрю, что можно сделать дальше.
— Так ты его вылечил? — подалась вперед соседка.
— Ну, не совсем, — отмахнулся я. — Жить будет. Завтра посмотрим.
Я открыл холодильник, с тоской осмотрел содержимое: несколько яиц, полпачки масла, бутылка молока. В морозилке еще пельмени должны остаться. А что ж я maman в больницу повезу? Ей же питаться надо покалорийней! И денег осталось рублей десять. Неизвестно, когда maman выпишут.
— Ты в больницу собрался? — поинтересовалась вдруг тётя Маша. — Я вчера пироги пекла. Отвези матери.
Она встала, хотела выйти, но я остановил:
— Тёть Маш, поговорите с Клавдией Никитичной, чтоб она никому… Ладно? И пусть уборку в квартире сделает, а то дышать невозможно.
Тётя Маша засмеялась:
— Скажу, скажу…
— А то завтра не приду! — пригрозил я. — И пусть деда помоет. Хотя он сам как проснется, встанет. Но всё равно.
— Ладно! — тётя Маша ушла.
Когда она вернулась, я уже успел выпить кружку крепкого сладкого чаю под бутерброд с маслом. Усталость постепенно ушла.
Тётя Маша притащила кулёк из газеты, заполненный пирожками, протянула мне:
— С повидлом и плюшки. Отвези мамке. И это отдай!
Она протянула мне большую плитку шоколада «Особый».
— А теперь рассказывай! — она села рядом за стол.
— Чаю хотите? — предложил я. Тётя Маша отказалась. Я взял тетрадку, карандаш, изобразил два легких, бронхи. Рисунок вышел, в принципе, так себе, но выглядел понятно.
— Левое легкое, бронхи я вылечил, — повторил я. — Правое легкое до сих пор, — я отчертил карандашом границу, — черное, мёртвое. Оно не то, чтобы не работает. Оно вообще теперь, получается, как бы чужеродный орган. Я боюсь, что оно начнёт гнить, разлагаться. По идее, его надо вырезать. Но я не врач… Я не знаю.