Наследник фараона
Шрифт:
— У тебя красивый сын, — сказал Птагор. — Он держит себя как принц и у него плаза кроткие, как у газели.
Несмотря на молодость, я понял, что он говорит так, дабы заставить нас позабыть его поведение прошлой ночью. Немного погодя он продолжал:
— Нет ли у твоего сына таланта? Открыты ли глаза его души так же, как глаза его тела?
Тогда мы с Тутмесом принесли наши таблички для письма. Царский черепной хирург, рассеянно глядя на верхушку сикомора, продиктовал небольшое стихотворение, которое я все еще помню. Оно звучало так:
Радуйся,Я старался изо всех сил, написав это сначала обычным шрифтом, а затем иероглифами. В заключение я написал слова «старость», «пепел», «тело» и «могила» всеми возможными способами — как слогами, так и буквами. Я показал ему мою табличку. Он не нашел ни одной ошибки, и я знал, что отец гордится мной.
— А другой мальчик? — спросил Птагор, протянув руку.
Тутмес сидел в стороне, рисуя картинки на своей табличке, и заколебался, прежде чем отдать ее, хотя у него глаза были веселые. Когда мы нагнулись, чтобы посмотреть, то увидели, что он изобразил Птагора, прикрепляющего воротник к шее отца, затем Птагора, обливающего себя пивом, тогда как на третьей картинке они с отцом пели, обняв друг друга за плечи; эта картинка была так забавна, что не оставляла сомнений, какого рода песни они распевали. Мне хотелось рассмеяться, но я не посмел, боясь, что Птагор может рассердиться. Ибо Тутмес не польстил ему, он изобразил его именно таким коротышкой и плешивым, и кривоногим, и пузатым, каким он был на самом деле.
Долго Птагор ничего не говорил, а лишь пытливо переводил взгляд с картинок на Тутмеса и обратно. Тутмес немного испугался и нервно покачивался на цыпочках. Наконец Птагор спросил:
— Чего ты хочешь за свою картинку, мальчик? Я покупаю ее.
Лицо Тутмеса вспыхнуло, и он ответил:
— Моя табличка не продается. Я отдал бы ее другу.
Птагор рассмеялся.
— Хорошо. Тогда будем друзьями, и табличка — моя.
Он еще раз внимательно взглянул на нее, засмеялся и разбил ее на кусочки о камень. Мы все вздрогнули, и Тутмес попросил простить его, если он его оскорбил.
— Могу ли я гневаться на воду, отражающую мой образ? — мягко возразил Птагор. — А глаз и рука рисовальщика больше, чем вода, потому что я знаю теперь, как выглядел вчера, и не желаю, чтобы другие увидели это. Я разбил табличку, но признаю, что ты художник.
Тутмес подпрыгнул от радости.
Птагор повернулся к отцу и, указав на меня, торжественно произнес древнюю клятву врачей:
— Я берусь его вылечить.
Затем, указав на Тутмеса, он сказал:
— Я сделаю, что смогу.
И снова, заговорив своим медицинским языком, они оба удовлетворенно засмеялись. Отец, положив руку мне на голову, спросил:
— Синухе, сын мой, хочешь ли ты быть, как и я, врачом?
Слезы выступили у меня на глазах и у меня перехватило горло, гак что я не мог говорить, но кивнул в ответ. Я огляделся кругом:
— Синухе, сынок, — продолжал отец. — Станешь ли ты врачом более искусным, чем я, лучшим, чем я, властителем жизни и смерти и единственным, кому люди всякого звания могут вверить свою жизнь?
— Не похожим ни на него, ни на меня! — вмешался Птагор.
Он выпрямился, и его глаза проницательно блеснули.
— Истинным врачом, ибо он могущественнее всех. Перед ним стоит обнаженным сам фараон, и первый богач для него все равно что нищий.
— Я бы хотел быть настоящим врачом, — сказал я нерешительно, ибо все еще был мальчиком и ничего не знал ни о жизни, ни о том, что старость стремится переложить на плечи юности свои собственные мечты, свои собственные разочарования.
А Тутмесу Птагор показал золотой браслет на своем запястье и сказал:
— Читай!
Тутмес прочел по складам вырезанные там иероглифы и затем недоверчиво произнес вслух:
— Полная чаша веселит мое сердце.
Он не смог сдержать улыбку.
— Нечего смеяться, ты, негодник! — серьезно сказал Птагор. — Это не имеет ничего общего с вином. Если тебе суждено стать художником, ты должен требовать, чтобы твоя чаша была полна. В истинном художнике проявляется сам Пта — творец, строитель. Художник больше, чем отражающая поверхность. Искусство, конечно, и в самом деле часто бывает всего лишь льстивым отражением в воде или лгущим зеркалом, но художник выше этого. Так пусть твоя чаша будет всегда полна, сынок, и не довольствуйся тем, что говорят тебе люди. Лучше полагайся на свой собственный острый взгляд.
Он пообещал, что скоро меня вызовут как ученика в Обитель Жизни и что он постарается помочь Тутмесу поступить в художественную школу в храме Пта, если это будет возможно.
— Но, мальчики, — добавил он, — слушайте внимательно, что я вам скажу, а потом сразу же забудьте это или по крайней мере забудьте, что это говорил царский черепной хирург. Вы теперь попадете в руки жрецов; ты, Синухе, со временем сам станешь жрецом. Мы с твоим отцом оба были посвящены в низшую ступень, и никто не может заниматься профессией врача без посвящения. Когда ты окажешься среди них, будь осторожен, как шакал, и хитер, как змея, чтобы тебя не одурачили и не ввели в заблуждение. Но внешне будь безобиден, как голубь, ибо, не достигнув цели, человек не должен обнаруживать свою суть. Помни!
Мы продолжали беседовать, пока не появился слуга Птагора с нанятыми носилками и чистой одеждой для хозяина. Рабы заложили носилки Птагора в соседнем борделе и все еще спали там. Птагор уполномочил слугу выкупить носилки и рабов, распрощался с нами, заверяя отца в своей дружбе, и вернулся в аристократическую часть города.
Но на следующий день он прислал в подарок Кипе священного скарабея, вырезанного из драгоценного камня, чтобы ей положили его у самого сердца, под саваном, на ее похоронах. Он не мог доставить моей матери большей радости, и она простила ему все и перестала отчитывать моего отца за пьянство.