Наследник фортуны 2

Решетов Евгений Валерьевич

— Сударь Шипицин доставлен! — гаркнул один из моих конвоиров так, что у меня аж зуб заболел.

Усач же дёрнул щекой и прохрипел:

— Свободны.

Мужики вышли, оставив меня один на один с усачом. А тот указал рукой на стул и проговорил:

— Присаживайтесь, молодой человек. Меня зовут Гаврила Петрович Иванов, дознаватель второго отделения.

— Никита Алексеевич, — представился я и примостил зад на стул. — По какому поводу меня пригласили?

— Максим Александрович Кондратьев вам знаком? —

спросил он, прищурив один глаз.

— Да, это мой знакомый. Мы с ним частенько видимся.

— Ага, значит, частенько видитесь… так и запишем, — Гаврила Петрович кивнул юнцу, а тот бойко защёлкал печатной машинкой. — И как долго вы его знаете?

— Неделю, может, больше, — пожал я плечами. — Он что-то натворил?

— Натворил, натворил… — покивал дознаватель и принялся закидывать меня вопроса. Как познакомились? Что делали при встречах? Что Кондратьев говорил? Как высказывался об императорской власти? Я на все отвечал довольно честно, ведь кривить душой и выгораживать Рыжика не имело смысла.

Юнец же старательно фиксировал мои ответы на бумаге. А вскоре от личности Кондратьева Гаврила Петрович перешёл к моей:

— А что же вы, Никита Алексеевич, жили не под своим именем в доходном доме?

— Я вам всё поведаю, ежели эта информация не попадёт в протокол.

— Любопытно-о, — протянул дознаватель, раскурил курительную трубку и кивнул юнцу. Мол, погоди, не пиши. — Рассказывайте.

— Дело в моей семье, точнее не совсем в моей… — я коротко поведал мужчине о хитросплетении своих отношений с Иваном Петровичем Лебедевым.

— А-а-а, так вы тот самый внебрачный сын графа Врангеля, о котором судачит весь Петроград? — удивился дознаватель и окинул меня внимательным взглядом, словно впервые увидел. — Да, что-то в вас есть от графа. Нос совершенно тот же.

После этого открытия отношение ко мне Гаврилы Петровича существенно смягчилось. Вероятно, он уважал Врангеля. Дальше дознаватель разговаривал со мной не как с возможным пособником Кондратьева, а скорее как со случайным свидетелем.

— Стало быть, в дом архиепископа Кондратьев сам напросился?

— Верно. А я не смог ему отказать. Как вы уже знаете, у меня перед ним должок имелся. Он вызвался стать моим секундантом сразу в двух дуэлях. Как тут откажешь? — развёл я руками и посмотрел на Гаврилу Петровича. А тот согласно покивал.

— Что было на приёме? Как себя вёл Кондратьев?

— Да я, ежели честно, практически сразу был с ним разлучён. Леопольд Христофорович Тихий решил представить меня архиепископу Серафиму. Мы немножко поговорили с ним, после чего я был предоставлен сам себе. Походил чуток по залу, а потом и покинул сие мероприятие.

— Выходит, что вы, как расстались с Кондратьевым сразу же по прибытии в зал, так больше и не виделись?

— Истинно так. А в чём его всё-таки

обвиняют?

— Постойте, постойте, сударь. Не бегите впереди паровоза, — срезал меня Гаврила Петрович и усмехнулся. — Куда вы пошли после того, как покинули дом его высокопреосвященства?

— Эм-м-м, — замялся я и покосился на юнца.

— Опять что-то личное? — смекнул дознаватель и сделал глубокую затяжку. — Что ж, говорите, однако я не могу обещать, что эта информация не выйдет из отделения.

— Ладно, — тяжело вздохнул я. — После архиепископа я посетил некую даму и остался у неё до утра.

— Имя дамы?

— Елизавета Васильевна Романова, — совсем уж нехотя сказал я.

— Она может подтвердить ваши слова?

— Безусловно.

— Замечательно, — улыбнулся мужчина, вытащил изо рта трубку и заметил, как по моему виску скатилась капелька пота. В кабинете действительно было очень душно. Но Гаврила Петрович вместо того, чтобы открыть окно, предложил: — Не желаете ли снять плащ, сударь?

— Нет, — отказался я, дабы не демонстрировать одежду, имеющую больший размер, чем требуется. Вдруг дознаватель начнёт расспрашивать почему на мне такие шмотки? Думается, его не устроит ответ, что мне нравится оверсайз. — Вы мне лучше всё-таки скажите, в чём обвиняется сударь Кондратьев?

Мужчина пару секунд барабанил пальцами по столу, а затем выдал:

— Есть неопровержимые доказательства того, что сударь Кондратьев помогал ячейке бомбистов. И тот взрыв в ресторации «Де Бержерак», скорее всего, он устроил.

— Да вы что?! — ахнул я. — Дык он же сам чуть не погиб там!

— Вот уж дудки! Этот мерзавец всё рассчитал. Присел за колонной. Он ничем не рисковал, а глаза всем отвёл. Разве заподозришь бомбиста в том, кто сам был в зале в момент взрыва? То-то и оно, сударь Шипицин. Вы ещё юны и не понимаете, насколько бывает обманчива внешность. У меня есть подозрения, что и к исчезновению архиепископа он причастен. Вы ведь уже, небось, слышали, что пропал его высокопреосвященство Серафим?

— Да-да, что-то такое по городу гуляет, но я думал враки.

— Нет, не враки. Сам Кондратьев пока не признаётся в том, что его люди похитили или не дай бог лишили жизни архиепископа и ещё нескольких достойнейших людей, однако мы добьёмся от него признательных показаний и разыщем всех его сообщников.

— Мда-а-а, — выдохнул я и мне даже не пришлось изображать ошеломление. Только сейчас мой мозг сообразил, что смерть Серафима и его подельников точно повесят на Кондратьева. Так будет проще, чем заявлять, что они погибли, когда совершали кровавое жертвоприношение. Тут ведь государству со всех сторон прибыток. И неудобную правду скрыли, и религиозную часть общества обратили против бомбистов, которые, оказывается, подняли руку на церковь.