Наследник фортуны
Шрифт:
Девушка исподлобья поглядела на меня и стала крутить мозолистыми пальчиками одну из пуговичек простенького тёмного платья из крепкого, практичного сукна.
— Проходите, заждался уже, — радушно произнёс я и посторонился.
— Это вот Глашка моя, — представил мне спутницу Гришка и гордо посмотрел на поёжившуюся избранницу.
— Никита Иванович.
— Очень рада знакомству, — глухо сказала шатенка, внимательно наблюдая за мной, будто ожидала, что я вот-вот брошусь на неё и перегрузу горло. Кажется, девица чувствовала себя Красной Шапочкой, забредшей в логово Серого Волка.
— Может, желаешь
— Обойдусь, ваше благородие. Второго дня мылась, — буркнула она, косо поглядывая на меня, словно заподозрила в издёвке. Дворянин сам предлагает простолюдинке искупаться в его ванне. Нонсенс!
— Тогда я, пожалуй, отправлюсь в свою спальню, а вы располагайтесь в гостиной. Что и где тут лежит Гришка знает лучше меня. Доброй ночи.
— Вас поутру разбудить, ваше благородие? Я сплю чутко, как дикий зверь. Могу в любом часу поспособствовать вашему пробуждению, — услужливо протараторил Гришка, который расправлял плечи всё больше и больше да свысока поглядывал на девушку. Мол, гляди на какой я короткой ноге с барином.
— Нет, спасибо, Григорий, — проронил я и скрылся в спальне, а там принялся размышлять о будущем.
Однако спустя всего четверть часа меня потянуло в сон. Конечно, я уже спал сегодня, но денёк выдался весьма насыщенным, посему сонливость и пришла, а у меня не было желания ей противиться, поэтому моя голова коснулась пышной подушки, а глаза закрылись.
Тьма быстро окутала мой разум, но вскоре она сменилась промозглым туманом и чавкающей под ногами жирной почвой. Я боязливо крался по раскисшей тропинке, стиснутой серыми склепами, покрытыми трещинами. Мои зубы выстукивали чечётку, а взгляд испуганно косился на нахохлившихся чёрных ворон, глядящих на меня поблескивающими глазами-бусинками.
— Василий! Поль! — дрожащим голосом выкрикнул я, пытаясь пронзить лихорадочным взглядом густой, клубящийся туман. — Я больше не хочу играть! Покажитесь!
Но в ответ звучало лишь недовольное карканье ворон и шум капель, срывающихся с крыш склепов.
— Братья! Где же вы?!
В следующий миг я испуганно шарахнулся от показавшейся из белёсого молока мраморной женской статуи в хламиде. Её печальные глаза смотрели в небо, а руки оказались молитвенно сложены перед собой.
Я опасливо обошёл статую и наткнулся на невысокую, по пояс, кованую ограду, уходящую вдаль. За ней раскинулись покрытые жухлой травой холмики земли, из коих торчали покосившиеся колья, почерневшие от времени и влаги. Ближайший оказался покрыт пятнами плесени, а имя самоубийцы, когда-то написанное на прибитой деревянной табличке, уже невозможно было прочитать.
От этого места веяло чем-то нехорошим и пробирающимся в душу гадкой склизкой змеёй. Я торопливо перекрестился трясущейся рукой и сглотнул вязкую слюну.
— Никитка-Микитка, подь скорей сюды! — внезапно вылетел из тумана тонкий мальчишеский голос, приглушенный расстоянием.
— Поль! Полюшка! — обрадованно заорал я, рыща взглядом по могилам с кольями. Где же он? Проклятый туман мешал увидеть брата. — Поль, иди сюда! Не ходи там, где лежат самоубийцы!
— Не бойся, тютя! Ты же старше меня, а хвост поджал как трусливая шавка! — насмешливо выдал Поль. — Подь сюды!
— Я не трус, — промямлил я и опасливо прикоснулся к ограде, будто она могла укусить. Но ограда
И тут вдруг позади меня раздались быстрые, чавкающие звуки, словно кто-то бежал. Я от страха подскочил на месте, прямо в воздухе обернулся и вскрикнул, заметив несущуюся на меня здоровенную тень. Она толкнула меня на могилу и загоготала голосом старшего брата Василия. Да, точно он. Его щёки тряслись, а поблескивающее от влаги лицо раскраснелось.
— Получилось! Получилось! — восторженно проорал вприпрыжку выскочивший из тумана Поль. — А давай… давай ещё как-нибудь потешимся над ним?
— Хватит с него, — махнул рукой Василий, криво улыбаясь. — Пора нам уже. Похороны-то, небось, уже закончились. Вставай, тюфяк.
Я от обиды хлюпнул носом, поднялся и нервно стал отряхивать грязь с одежды. Хотелось разрыдаться, но мне удалось сдержать рвущиеся на волю слёзы.
— Какой же ты свин чумазый, — весело сказал мне Поль, глянул на старшего брата и жарко протараторил: — А давай его землицей угостим, а? А я тебе тада поведаю, что Марфа Фёдоровна говорила, када матушка с ней наедине осталась. Ох сколько всего любопытного она о тебе наговорила! Я всё слышал. За дверью стоял тихонько, как мышка.
На лице Василия вспыхнул жгучий интерес.
— Не надо, пожалуйста, — жалобно просипел я и попятился.
— Давай, Васька, хватай его! Иначе я тебе ничего не поведаю. А ежели требовать будешь, то мамке пожалуюсь. Уж она-то на тебя управу найдёт!
Брат думал недолго. Ему не впервой было измываться надо мной, а тут такая награда… Марфа Фёдоровна была ему по сердцу. Он ринулся на меня. А я тоненько вскрикнул и попытался убежать, но нога угодила в какую-то ямку, заставив меня грохнуться на соседнюю могилу. Перед моими вытаращенными в испуге глазами предстал кол с табличкой, а страх сковал всё тело. Но уже спустя миг я завизжал, когда на мою спину опустилось колено Василия. Он быстро заломил мне руки. А лыбящийся от восторга Поль принялся зачерпывать рукой влажную, жирную землю и пихать её в мой рот.
— Жри, жри землицу кладбищенскую, жри её проклятую! — верещал он. — Авось и червяки попадутся! С мясом то оно всё вкуснее!
— М-м-м! — мычал я, вертя головой и плотно сжимая челюсти.
Из глаз градом катились слёзы, а между губами и дёснами набивалось все больше земли. Часть размазалась по физиономии и попала в ноздри, залепив их. Но Поль не успокаивался. Ему всё было мало. Он пихал и пихал землю в мой рот.
Однако Василий вдруг отпустил меня и прохрипел:
— Всё, довольно. И так славно потешились.
— Ненавижу! — истерично завопил я, вскочил на ноги и побежал, не разбирая дороги.
Рыдания душили меня, перед глазами стояла пелена, а позади раздавался тоненький визгливый смех. Я мчался прочь от него, петляя между могил, а затем внезапно выскочил на дорогу и едва не врезался в старуху в вылинявшей цветастой юбке и блузе с открытой шеей. Из-под её платка выбивались седые кудри, на плечах лежала побитая молью шаль. Уши оттягивали тяжёлые медные серьги, а на запястьях тускло поблёскивали браслеты.