Наследник пепла. Книга II

Дубов Дмитрий

* * *

Спустя час, несмотря на позднее время, я уже стоял перед мамой в нашей съёмной квартире. Увидев меня на пороге, она нахмурилась и принялась отчитывать:

— Если ты профукал время отбоя в общежитии, то возвращайся и получай наказание. Будь мужчиной, нечего за женские юбки прятаться! И вообще, почему ты не в лазарете?

— Скучно-одиноко, да, мам? — усмехнулся я, проходя домой. — Некого отчитать?

— Всё-то ты знаешь, — она погрозила мне пальцем и мгновенно оттаяла. — Что случилось-то?

— Да беда

у друга моего одного, — ответил я. — Помощь нужна. Пристрастие к азартным играм излечить можно как-то?

— У кого? — она внимательно всмотрелась в моё лицо и снова стала суровой. — Признавайся!

— Не у меня, — я едва не рассмеялся. — Отец друга чудит. Годислав Добромыслов, если слышала о таком. Уже имение на торги выставили за долги. Без лечения всей семье долговая яма светит.

Я не стал упоминать подробностей. Нам Тагай в общежитии признался, что на его сестру уже не раз и не два засматривались отцовские «друзья» по играм, и кто-то даже подбивал поставить дочку на кон. Но до такой степени Годислав мозгами ещё не тронулся.

— Батюшки, — как по мне Горислава отреагировала крайне странно, касалось бы дело отца, она бы уже землю зубами грызла, а тут… — Слушай, но это же не так просто, как кажется. Вы там что себе думаете? Он водички попьёт, травки примет и всё? Нет, дорогой, это так не работает.

— А что сработает, мам? — спросил я. — Очень надо!

Маман посмотрела на меня исподлобья. Означал этот взгляд примерно: зачем нам чужие проблемы? Как будто своих мало.

— Так вот, — продолжила она свою мысль, — ничего без желания пациента сделать не получится!

— Тогда не подходит, — сказал я, вспоминая описания Тагая. — Человеку там нравится пить и играть. — Он думает, что его способности… что он когда-нибудь выиграет.

Лично я осознавал всю трагедию Годислава Добромыслова — отца Тихомира-Тагая. Раньше он владел ментальной магией и легко угадывал всё то, что задумали владельцы игорного зала. Но постепенно из-за злоупотребления всяким, в том числе спиртным и магическим, сила его уменьшалась. Источник закоснел, и в какой-то момент ручеёк магии иссяк.

Но мужчина не захотел с этим мириться. Он решил, что это временные трудности, поэтому надо добиваться, давить ещё и ещё. Но из раза в раз ничего не получалось. И он на этой теме тихо съехал с катушек.

Если бы ему просто можно было доказать, что он никогда ничего не выиграет, возможно, всё и получилось бы.

— И что делать? — поинтересовался я.

— Ну… — мама задумалась, но потом снова встрепенулась, как делала это обычно, когда находила решение сложной задачи. — Нужна яркая эмоция. Ну, если ты каждый день делаешь одно и то же, думаешь одно и то же, хочешь одного и того же, то ничего в твоей жизни не поменяется!

— Хоть расшибись? — хмыкнул я.

— Нет, — маман показала на меня указательным пальцем. — Именно тут ты и не прав. Если человек расшибётся, но не до смерти, если заболеет, если что-то, — она щёлкнула пальцами, — внезапное в его жизни произойдёт, то у него будет точка опоры.

Ещё не дверь для выхода в мир без его пагубной привычки, но ступень к ней.

Она отчаянно жестикулировала левой рукой, а правую при этом держала на колене.

— А вот, если с этой эмоцией совпадёт желание пациента избавиться от проклятия, то тут — да, вполне возможно, что он найдёт ручку двери и выйдет вон, — закончила Горислава свою мысль.

— Так, а делать-то нам что? — поинтересовался я.

— Короче, — сказала она, как заправский грабитель с улицы, — я тебе к завтрашнему дню подготовлю конструкт в артефакте, только никому ни-ни, ясно? — строго спросила мать.

— Конечно, — ответил я и провёл пальцами около рта, словно замыкал его. — Могила.

— Так вот, — Горислава тяжело вздохнула. — Пришлю тебе конструкт, но это тайна рода! — я кивнул. — Ты не пойми превратно, конструкты в артефакты эти… — она даже пальцами подвигала, ища подходящее слово, — аристократы вставлять ещё не научились. Поэтому тайна, ясно? — я снова кивнул. — Внутри будет заклинание на пятьсот единиц на отучение от пагубной привязанности. Использовать только в том случае, если поймёте, что он готов! Иначе не сработает!

Мать плюхнулась в кресло и закрыла лицо руками.

— Ох и встряну же я с вами!

— Всё будет хорошо, мам, — сказал я. — Обещаю.

— Успокоил, нечего сказать, — ответила она, но я видел в её глазах Рароговский огонёк. — У этих ущербных конструкт едва на двести пятьдесят единиц упаковать выходит, у нас и больше пятисот есть, — потом махнула рукой. — Ладно, иди, завтра принесу.

Я встал, чтобы возвращаться в общежитие, ну или получать заслуженный нагоняй за нарушение распорядка.

— Хотя нет! — внезапно вскинулась маман. — Я же тебя не покормила! А ну стоять!

* * *

Едва дождавшись утром артефакта, мы двинулись путь. Причём, я ожидал, что она передаст его курьером, но нет, Горислава прибыла лично и передала мне упакованный в небольшой ящичек артефакт.

И сказала она при этом одну-единственную фразу:

— Ты совсем, как отец.

Я решил считать это комплиментом.

Затем мы отправились к вокзалу. Конечно, и в Екатеринбурге, и в Челябинске были свои телепорты, но нас не пропустили бы на проход. На нас до сих пор действовало ограничение в передвижении.

Поезд, правда, оказался очень медленным. Мы ехали целую вечность, часов шесть, не меньше. И это, чтобы преодолеть расстояние в двести километров! Да уж, избаловали нас телепорты. А теперь ещё и убить хотят.

Но чего желать от паровоза, запряжённого в десяток вагонов. Но крутой столб пара в утреннем небе всё равно смотрелся романтично и загадочно. Иногда такие моменты навсегда остаются в памяти.

Мы заняли своё купе в вагоне, все же решив выкупить его полностью и не светиться. Хотя мы и так нарушили подписку о невыезде, так что последствия своего шага нам еще предстояло пожинать. Прозвучал истошный свисток, и мы тронулись в путь.